Две театральные премьеры представила на этой неделе казанская независимая творческая лаборатория "Угол". Это экспериментальные спектакли "Индивиды и атомарные предложения" и "Молчание на заданную тему". Постановщик обоих — Всеволод Лисовский, комиссар московского Театра.doc. Один из самых свободных и необычных деятелей отечественного театра, Лисовский просит не обращаться к нему по имени и отчеству ("Без Эдуардовича, пожалуйста"). И терпеливо растолковывает суть своих казанских проектов.

— Давайте начнем с "Молчания на заданную тему". Это спектакль не по пьесе. Просто люди собираются в зрительном зале и вместе с актером, находящимся на сцене, в течение какого-то времени молчат. Кто первым придумал собирать в театре зрителей и вместе с ними молчать?

— Я придумал. Вот есть в театре форма сценического действия. Еще есть сценическая речь. А мне стало интересно сценическое молчание — как форма действия. Вот и все, собственно. Самое первое "Молчание на заданную тему" мы сыграли в Москве, в Театре.doc. Это было в 2014 году. Не считал, сколько их с тех пор было. А прецедентов было два. Один раз стояла очень плохая погода, и зрители на спектакль не пришли. Ни один! Но спектакль с актером Лешей Юдниковым мы все равно отыграли. Это было важно. Я тогда сказал ему, что ничего более крутого в нашей жизни уже не произойдет. Самое крутое — это отыграть спектакль-молчание на пустой зал. Это, безусловно, событие.

— А второй прецедент?

— А второй связан с печальной историей. У Леши Юдникова умерла в Киеве бабушка. Поезд из Москвы отходил в девять вечера. Леша мне говорит: "Сева, я не успею сегодня доиграть спектакль". Я сказал: "Ну, смотри: когда поймешь, что начинаешь опаздывать на поезд, встань и уходи". И в середине спектакля, который продолжается час, Леша встал и ушел. А зрители целых полчаса дисциплинированно молчали самостоятельно.

​
— Потом вы в Петербурге ставили "Молчание..."?

— Потом Дима Волкострелов, режиссер независимой петербургской театральной группы "театр post", мне сказал, что ему очень нравится эта идея — молчать на заданную тему. И я ему ответил: "Ну давай, клонируй. Франшизируй!". Я совсем чуть-чуть порепетировал с его актрисой Аленой Старостиной, она абсолютно гениальная. Но это даже нельзя назвать репетицией — это, скорее, тренинг. Я просто проговорил с ней те ситуации, которые во время спектакля "Молчание на заданную тему" могут возникнуть. Чтобы она была готова.

— И какие же ситуации могут возникнуть?

— Разные. Сейчас можно сказать, что сложились школы московского и петербургского сценического молчания, и они — разные. На "петербургском молчании" зрители встают с мест, ходят по залу, могут написать что-то на доске. А на "московском молчании" все сидят и просто смотрят на актера. Не знаю, по какому пути будет развиваться казанское сценическое молчание. Посмотрим. Это интересно. В Казани спектакль этот будет теперь играть актриса Анастасия Радвогина.

​— Что дает это молчание лично вам?

— Сказать, что мне, как зрителю, дает мой спектакль, я не могу. Потому что мне не удается видеть свой спектакль глазами зрителя: я, даже сидя в зале, все равно нахожусь "по другую сторону"... Кстати, есть еще "Молчание на свободную тему", в прошлом сезоне его проводили для желающих в казанском "Углу". Но это был не спектакль, а социальная работа с населением — замечательное предложение для людей, уставших от всякого рода слов, оказаться в ситуации, где целый час их никто не будет дергать.

— А если молчать на заданную тему, то это уже "дергание" и потому — спектакль, да?

— Да.

— Тема для молчания каждый раз новая?

— Конечно. И узнают ее зрители одновременно с актером. От меня. Актер получает записку, читает ее и пишет, что прочел, на доске. Очень часто это тупиковый вопрос — например, что делать? Или: кто виноват? Или: быть или не быть? А дальше актриса или актер погружается в проблематику заданного вопроса, темы. И молча существует в предложенных обстоятельствах. В "московском молчании", как правило, первые полчаса зал ерзает, шуршит, скрипит. А потом замирает. В Москве есть ситуация получасового перелома.

— Как спектакль заканчивается? И как потом ведут себя зрители?

— Я или помощник режиссера следим за временем. Когда проходит после начала спектакля 60 минут, в зале мигает свет, после чего актер кланяется и уходит. А зрители... Ой, это не прогнозируемо. Кто-то аплодирует. Кто-то возмущается. А самое смешное про зрителей связано не с возмущением. Однажды смотрю, идут в Театр.doc строевым шагом два бодрых толстячка. Потом увидел их уже сидящими в зрительном зале. Они пришли на "Молчание...". На протяжении спектакля один толстячок все происходящее старательно записывал на телефон, а второй, он был постарше, мирно спал. Второй, я думаю, был начальником первого, вот и делегировал ему задание сделать видеозапись спектакля. Я смотрел на первого и думал: что, интересно, происходит сейчас в голове у этого бедного капитана или майора?

— Это были какая-то проверка?

— Видимо, да. Мониторили. Это было очень забавно. А еще забавно, когда меня спрашивают: "А вас никогда не били после "Молчания на заданную тему"?". Ну конечно же, не били. А за что бить? Битье происходит, когда есть обман. Если мы говорим, что мы что-то расскажем и покажем, а потом молчим, — это, конечно, конфликтная ситуация, за это, наверное, можно бить. Но лучше не бить. А когда честно, заранее человеку говорят, что здесь будут молчать, то, простите, где здесь обман? В трехстрочном анонсе сказана вся правда. Если человек не усвоил информацию из короткого анонса, то кто виноват?

​— Сева, у вас еще есть цикл спектаклей "Молчание классиков".

— Да, в Москве. Тема молчания постоянно развивается. В "Молчании классиков" мы промалчиваем классические пьесы — Эсхила, Еврипида, Шекспира, Шиллера... Еще у меня был спектакль "Никто ничего не узнает. Никогда": это когда я молча перед зрителями отдаю актерам на сцене записку с задачей. Они что понимают, то играют, тоже молча. Но ни я, ни актеры, ни зрители (желательно) — никто не говорит, что они поняли. Мы обязуемся не говорить. Этот эксперимент устраняет иерархию знания, которая присутствует: автор написал текст — он знает больше всех, режиссер это как-то интерпретировал — у него знания второго порядка, актеры из режиссерской интерпретации что-то вытащили — у них третьего порядка знание. А зрители — у них уже знание четвертого порядка. А в нашем спектакле в условиях молчания все знания равнозначны.

КРАСНЫЕ ОЧКИ, НАУШНИКИ И ИСТРУКЦИЯ

— "Математику знать необязательно. Ничего знать необязательно. Вообще, зачем вам что-то знать?" — такая фраза встречает зрителей спектакля "Индивиды и атомарные предложения" у входа в зал.

— Ну да.

— А что — обязательно? Для вас? В вашей жизни?

— Озадачили... Знаете, ничего. Нет ничего обязательного. То есть, все поддается редуцированию. С любыми константами, в конце концов, можно поступить так, что они перестанут быть константами. Законы гравитации, конечно, константны, я их преодолеть не могу, но я же понимаю, что это просто частный случай.

— Каждый зритель "Индивидов..." у входа в зал получает очки с красными стеклами, наушники со специальной коробочкой и инструкцию. На спектакле можно нажимать определенные на коробочке кнопки и видеть и слышать вашу постановку либо в математическом измерении, либо, говоря грубо, в "человеческом". На самом первом показе "Индивидов...", который состоялся в рамках театральной лаборатории "Город АРТ-подготовка", я сначала настроила свою коробочку на математическое измерение: в ухо полился правильный, лакированный голос диктора-мужчины. Это была лекция — что-то там про числа и бесконечность, очень умный научный монолог, ни секунды мне не понятный. А когда я переключила коробочку на "человеческое" измерение, сразу стало интересно: я стала слышать монологи актеров — про соционику, смерть знакомого артиста, встречу с бобрами... Вообще-то одновременно говорили они все, а в зрительские наушники каждого подключали по определенной очереди. Монологи обрывались и начинались вне логики, длились разное количество минут и не были друг с другом никак связаны. Это правда, что актеры сочиняли их "здесь и сейчас" и на каждом следующем спектакле могут рассказывать другие истории и вообще, что им угодно?

— Правда. Они говорят на темы, которые их на тот момент волнуют.

— А текст автора пьесы, математика Андрея Киселева, читает в записи в "математическом измерении" невидимый диктор, да?

— Нет! В пьесе Андрея Киселева "Индивиды и атомарные предложения" текста нет вообще. Ни слова там нет. Она состоит из пятнадцати математических формул, которые в нашем спектакле проецируются на экран. Интересно то, что с этим материалом в театре можно работать как угодно! Сравнительно недавно на фестивале молодой драматургии "Любимовка" Катя Бондаренко и Таня Гордеева перевели формулы из пьесы Киселева в социальную хореографию — все делали какие-то жесты, зал прыгал и плясал... Мое решение — с двумя измерениями — не единственное, понимаете?

— Вы понимаете эти формулы, из которых состоит пьеса?

— Я не очень дружу с математикой. Я понимаю, что речь в них идет о каких-то взаимодействиях. То, что я их оставил в спектакле нетронутыми, говорит о том, что с математикой я не дружу.

— Кто же тогда придумал текст, который невидимый диктор читает для зрителей в "математическом измерении"?

— Это текст британского философа и математика Бертрана Рассела. А еще там стихи диктор читает, их написал Дмитрий Пименов. Повторю: никакого отношения эти тексты к пьесе Андрея Киселева не имеют. Проблема в том, что понятие индивидов и атомарных предложений я спер у Рассела. У милорда Рассела была идея универсалистского математического объяснения мироздания. Он, собственно говоря, писал об этом в своем трехтомнике "Принципы математики". Я пытался прочесть этот фундаментальный труд, но мне он оказался не по силам. Я продвинулся лишь до середины предисловия к первому тому: там сплошные математические значки и буковки.

— Красиво, наверное?

— У математического языка масса достоинств, но он нисколько не более экономен, чем обычный. Если болтать в бесконечности какую-то чушь, то опишешь мироздание словами. Со значками и буковками приблизительно та же история. Чтобы пятью математическими знаками описать мироздание - такого нет. Вот и получается, что феномен описывается не многими буквами, а одной. А при больших объемах количество этих букв не сильно принципиально...

​— В вашем спектакле на экран проецируются не только математические формулы. Еще — анимация: собачки, помню, бегали.

— Это я придумал. Это сценическое решение. Собачек в формулах не было.

— Сева, скажите, а можно сделать видеоверсию вашей постановки "Индивидов..."?

— Нет. Это не имеет смысла. В спектакле есть элемент иммерсивности: у зрителя есть право переключать каналы, надевать и снимать очки. Если мы перенесем спектакль на видео, мы зрителя этой видеозаписи лишим этого выбора - надевать или снимать очки, переключать каналы. И он увидит не полноценную постановку.

— У вас есть опыт постановки спектаклей без драматурга, без слов, без зрителей... Что дальше?

— Собираюсь делать спектакль без режиссера. Да, я люблю заниматься редукцией — убирать всякие элементы. Люблю отрывать таракану лапки, условно говоря, и смотреть, что с ним будет? Но спектакль — не таракан... От пьес, состоящих из реплик, я уже давно отказался. Теперь хочу убрать из спектакля режиссера. Будут актеры, большая сцена в Москве и... И пока ничего больше не скажу! Веду как раз переговоры с одним театром.

— Почему то, что вы делаете, имеет смысл?

— Хрен его знает... Про общественный смысл я рассуждать не берусь, все меньше я понимаю, что такое общество и что ему нужно. А про свой смысл мне понятно вот что. Все люди находятся в ожидании самого главного события в своей жизни — смерти. И вот чтобы ожидание это было не мучительным, надо период этого ожидания чем-то заполнять. В силу своей испорченности люди придумывают, чем. Опять же, мы вышли из прединдустриальной системы, когда человек понимал свою необходимость для общества определенным образом. Вот, например, сапожник: он перестал тачать сапоги, и новых сапог в его деревне больше нет. Или землепашец: он перестал пахать, и стало меньше хлеба. Голоднее стало. В наши дни эта связь между социальной функцией и занятостью совершенно непонятна. Вот оттого, что я перестану делать спектакль, а вы перестанете брать интервью, кому-то хуже станет?

— Нет, конечно.

— То-то и оно! Так что нужно решать свои экзистенциальные проблемы, а об общественной их ценности лучше не париться...

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Мы говорим о том, о чем другие вынуждены молчать.