Вчера в самом необычном театральном пространстве Казани - творческой лаборатории "Угол" - сыграли премьеру спектакля Романа Феодори по произведению Юрия Клавдиева "Единственный берег". Сегодня состоится второй показ, билетов на который уже нет.

"Единственный берег" будоражит любителей современного театра с августа, когда эскиз будущего спектакля показывали на театральной лаборатории в Свияжске: и зрители, и критики признали тогда работу Феодори, Клавдиева и актеров Казанского ТЮЗа выдающейся. Инициировал ее казанский фонд поддержки современного искусства "Живой город", руководители которого приняли решение включить "Единственный берег" в постоянный репертуар театрального зала своей штаб-квартиры - лаборатории "Угол".

Это первая казанская постановка одного из самых востребованных в своем поколении режиссеров: Роман Феодори - дважды лауреат Национальной театральной премии России "Золотая маска", его спектакли идут во многих театрах страны и зарубежья, среди которых - московский Театр Наций, Русский театр Эстонии, МХТ им. А. П. Чехова.

В 2001 году Феодори получил диплом преподавателя истории (Нижнетагильский педагогический институт), в 2004 - режиссера (Санкт-Петербургская академия театрального искусства), в сентябре 2011 года стал главным режиссером Красноярского ТЮЗа (сегодня этот театр входит в десятку лучших провинциальных театров).

Спектакль длится 45 минут, и все это время зрители с напряженным интересом слушают монологи Реки, Орла, Лошади и Юродивого, которые говорят о времени, о людях, о любви.

Накануне премьеры "Idel.Реалии" побеседовали с режиссером Романом Феодори.

– Роман, для вас лично о чем эти тексты Клавдиева?

– Несмотря на то, что написаны в романтическом ключе, они про наше сегодня, про то, с чем мы теперь постоянно сталкиваемся. Это история о мудрости, о толерантности, о том, что люди, которые кажутся нам непохожими на нас, имеют абсолютное право быть на нас непохожими. В этой истории немало необычного: необычен великан-юродивый, необычна любовь между лошадью и орлом, необычна река, которая не понимает, что с ней происходит. Все это вместе рождает мечту, что когда-нибудь, скорее всего, мы все научимся тому, что инаковость чья-то - это не повод для агрессии, а повод для твоей личной попытки признать мир разнообразным. Цвести могут любые цветы, если их создал бог. И нам нужно привыкнуть, что цветы бывают разные. И относиться к ним как к цветам, которые создал бог. Мне кажется, в целом история у Юры - про это. Мы пытались следовать за драматургом. Потому что талант следует за автором, дилетант же всегда "делает" себя. Если ты идешь за месседжем автора, ты и сам обогатишься, и зрители с артистами вместе с тобой вступят на территорию его замысла.

– Согласны ли вы с тем, что и у каждого спектакля есть определенный срок жизни?

– Да, конечно. Спектакль - это живой организм. Как ребенок. Он может родиться хромым, слабым, но постепенно встать на ноги, окрепнуть и жить потом очень долго. А может быть и такое: родился, вроде бы, здоровый ребенок, вполне себе в любви, но через какое-то время - никто точно не знает, когда оно наступит, - начинает заболевать. И режиссер, как врач, видит: лечится это или нет. Если болезнь неизлечима, со спектаклем нужно немедленно прощаться. Зачем мучить людей? Но за состоянием спектакля следить легко, только если ты работаешь главным режиссером. А если не главный, а только приехал на постановку и уехал? Иногда так страшно об этом думать... У меня есть спектакль, который я выпустил в Выборге 13 лет назад, и он до сих пор идет. Боюсь его смотреть: время меняется, ты меняешься, а вдруг артисты играют так же, как на премьере? Даже спустя год после премьеры, бывает, смотришь спектакль и думаешь: так я бы уже никогда не сделал.

– В Казани вы оказались, благодаря фонду "Живой город"?

– Да, но можно сказать по-другому. В Казани я оказался, благодаря Школе театрального лидера, которую в московском Центре имени Всеволода Мейерхольда основала Елена Ковальская. Я был в первом наборе этой Школы, а Инна Яркова, директор "Живого города", в третьем. В Школе театрального лидера учатся режиссеры, драматурги, театральные критики, сценографы, продюсеры, директора театров... Там формируется некое сообщество профессионалов: все знакомятся друг с другом, многие - как мы с Инной, например, - начинают сотрудничать. Это Инна пригласила меня на лабораторию в Свияжск, где, собственно, и началась работа над спектаклем "Единственный берег".

– Он абсолютно уникален: тексты "Берега..." Юрий Клавдиев писал специально для этой лаборатории. И вы, насколько мне известно, в его творческий процесс не вмешивались - получили тексты лишь по приезде в Свияжск.

– Да, это был эксперимент. Не могу вспомнить, делал ли я когда еще такие спектакли - с пятью артистами, без музыки, без сценографии, без работы с художником по свету. Я свободнее себя чувствую, когда у меня в распоряжении большая сцена и 35 артистов... Конечно, лаборатория в Свияжске - это был немножко вызов: как можно с пятью артистами и без каких-либо специальных выразительных средств, используя только талант и природу каждого из пяти этих людей, собрать зрителей и держать их внимание в течение часа? Учитывая еще, что Клавдиев написал «тексты для исполнения», а не пьесу. Этот вызов был брошен, и я его с радостью принял. Мучительно потом все происходило...

Не могу сказать, что в Свияжске все из задуманного получилось. Но я получил подтверждение: каким бы ни был театр - большой визуальной формы или интимного разговора со зрителем, - главенствующая роль отдается артисту. Артистам.

– Артисты, которые заняты в "Береге", - Анатолий Малыхин, Эльмира Рашитова, Алексей Егоршин, Ильнур Гарифуллин, Елена Калаганова, - это ваш выбор?

– До приезда в Свияжск я переписывался с главным режиссером Казанского тюза Туфаном Имамутдиновым - спрашивал, кто из его артистов хотел бы со мной работать, во-первых, а во-вторых, - кто мне подойдет. Руководитель свияжской лаборатории Олег Лоевский рекомендовал мне некоторых... Я нисколько не жалею, что все вышло именно так. В "Единственном береге" собрались вполне натреннированные, очень ответственные актеры. Талантливые. И мне очень нравится, что они не принесли с собой в наш рабочий процесс ни одной актерской болезни, которых множество: интриги, звездность, озабоченность привлечением к себе всеобщего внимания...

– Какая из актерских болезней самая тяжелая?

– Самая коварная, редко излечимая актерская болезнь - физиологическая невозможность доверия режиссеру. Что самое главное в природе артиста? Игра. Даже если ты не доверяешь режиссеру, нужно сыграть, что доверяешь. И пойти за режиссером, даже если он - студент четвертого курса - неопытный, неоперившийся, не всегда умеющий сказать понятно, что же он хочет. Но в случае, если артисты доверяются такому режиссеру, происходят чудеса.

​– Неумение довериться - это у актеров возрастное?

– Нет, это человеческое. Болезнь эта как появляется? Два-три режиссерских предательства, два-три провала с одним и тем же режиссером - и готово. Понимаете, артистам нужен успех. Если успеха долго нет, артист начинает физиологически бояться его отсутствия. Он начинает доверять больше себе, чем режиссеру. И относиться к репетиционному процессу - замечаниям режиссера - как к личному оскорблению. Я по себе знаю, как все рушится в таких случаях. При этом никто же не хочет сделать хуже: в театре все хотят сделать лучше. И иногда, якобы спасая режиссера, артист, который точно знает, как надо, может разрушить весь спектакль. Это страшно.

– Вы могли бы работать с пятеркой казанских артистов из "Берега" у себя в Красноярске?

– ​Да. Первые года полтора им бы пришлось очень сложно, потому что в нашем театре (я шестой год там работаю) все проходят определенные этапы становления. Каждый из казанских этих ребят влился бы в нашу компанию, но не сразу. Там у нас очень семейная история - не в том смысле, что мы друг друга любим и облизываем. Семейность проявляется в строгости по отношению друг к другу. В бескомпромиссности в работе. Во взгляде врага.

– ​Что такое "взгляд врага"?

– ​Это когда я специально смотрю на актеров отстраненно, дотошно и придирчиво. Трудно бывает этот взгляд включать, но делать это обязательно нужно. Смотреть и говорить прямо: эта сцена - фигня, надо ее полностью переделать, а тебя такую я уже видел, а ты здесь не очень органичен... Потому что зритель, который придет на спектакль, он не обязан быть влюбленным в твоих артистов, он не обязан видеть в них свою семью. Нужно избавляться в работе от чувства семьи, от любви человеческой и режиссерской к каждому. Кстати, в нашем театре это не воспринимается как оскорбление. Это воспринимается исключительно как профессиональная работа. Если я говорю актрисе, что меня здесь от нее тошнит, я это говорю не для того, чтобы обидеть ее, а для того, чтобы мы придумали что-то другое, после чего ни меня, ни зрителей тошнить от этого не будет. Очень сложно не примерить такие замечания лично на себя и не сказать: меня режиссер не любит лично. Но режиссеру пофиг на тебя лично. Ему важно, чтобы в спектакле ты выглядел органично.

​

– ​Говорят, что артисты вашей красноярской труппы в материальном плане живут намного лучше, чем их коллеги из всех других российских театров.

– ​Это правда. И в материальном плане они лучше живут, и в социальном: не приведи господь, но если кто у нас заболеет, все лучшие клиники и все лучшие врачи придут на помощь. У театра появились настоящие друзья. Мы с директором Натальей Кочорашвили добивались этого пять лет, мы очень серьезно включены в эту историю. Лично я считаю, что тотально беру на себя ответственность за человека, который пришел ко мне работать. Я должен знать, что у него болит, какие у него проблемы. Мне важно, чтобы он был сыт, чтобы у него не было нужды подрабатывать по ночам в клубах, а днем халтурить со сказками по детским садам. Мне важно, чтобы он мог сосредоточиться исключительно на работе.

– ​Я правильно понимаю, у вашего театра есть спонсоры?

– ​Не только. Я когда только пришел, очень помогло министерство культуры: театру сразу дали 10 дополнительных ставок для артистов. У меня было условие: везу с собой 10 артистов и не хочу никого увольнять. Потом законодательное собрание, депутаты наши местные, нашему театру - единственному драматическому детскому театру в крае - дали статус особо ценного культурного объекта. А это тоже какие-то определенные ежемесячные деньги, которые идут у нас на зарплату артистам.

Плюс ко всему у нас очень выросли продажи билетов, мы стали очень популярным театром в городе, и мы с директором решили, что из заработанных средств процентов семьдесят будет уходить на зарплаты. А еще мы снимаем для них порядка пятнадцати квартир за счет театра. Из многих, очень многих факторов складывается материальная обеспеченность членов нашей труппы. У нас нет такого: приходит артист и спрашивает у меня, можно ли ему завтра провести корпорат - подзаработать. Мы все зарабатываем в театре. И свободного времени у всех очень мало: в этом году я привез из Петербурга педагога по речи, так что у артистов помимо регулярных пластического тренинга и вокального появился еще и речевой. Они у меня все время в жестком поддержании формы, в процессе театрального фитнеса всегда.

– ​Рома, а вы - знаменитость в Красноярске? Вас узнают на улице?

– ​Я же режиссер. Меня не должны узнавать на улице. Вот артистов нашего театра узнают. Но так и должно быть: они играют спектакли, снимаются в рекламе, их фотографии и афиши висят по всему городу...

– ​Изменилась ли ваша жизнь после "Золотой маски"?

– ​Нет, не изменилось ничего. Стало сложнее. Есть определенная планка - не та, которую ставит тебе "Золотая маска", а которую ты сам для себя устанавливаешь. Для себя, для своих артистов, для материала, который берешь в работу. Это твоя личная внутренняя планка, и ты не имеешь права опуститься ниже нее. Порой воспоминание о личной победе может оказаться более значимым, чем сама победа. Планка - это и есть воспоминание. О том, как что-то когда-то получилось. Важно помнить эти ощущения. Хотя, намного эффективнее, когда что-то не получилось: мы же учимся на ошибках - на рефлексии по поводу того, почему случился провал. Но даже провал должен быть не ниже твоей личной планки.

– ​У вас были провальные спектакли?

– ​Не могу сказать, что провальные фатально. То есть были какие-то спектакли, которые пользовались успехом у зрителей, но я понимал, что пошел на какие-то компромиссы - с собой, своим мировоззрением. Для меня это болезненно.

Я ни про один свой спектакль не могу сказать: "Победа!". Если такой появится, можно спокойно уходить на пенсию. К сожалению, только режиссер (и еще, наверное, художник) абсолютно точно представляет в какой-то момент, каким спектакль должен быть и видит все недостатки. Совершенных работ не бывает. А если бывает, то только у Стреллера, у Додина: у них такой уровень мастерства, профессионализма и опыта, что каждый спектакль - безупречный шедевр.

​– ​Хочу спросить вас про Казань. Вам здесь что-нибудь режет глаз?

- Мне режет глаз какой-то абсолютно неожиданный для меня уровень жизни. Ощущение, что я попал куда-то за границу. Это у меня началось еще в аэропорту. Я был потрясен. Просто я какой Казань помню? Я же сам из Екатеринбурга, и раньше, когда в Москву ездил, выходил из поезда в Казани: здесь стоянка 40 минут была. Я очень хорошо помню страшный вокзал, очень странных людей вокруг... А теперь у вас чисто, красиво, постоянно проводятся какие-то лаборатории, фестивали, лекции интереснейшие. И зрители находятся для этих мероприятий! И ведущие театральные критики чуть ли не каждую неделю у вас тусуются!

– ​Как у вас в Красноярске, да?

– ​Знаете, я бы не сказал, что мы в Красноярске можем похвастать, что к нам Дмитрий Ренанский приезжал лекцию про Ромео Кастеллуччи читать. Или что Елена Ковальская к нам приехала и привезла режиссера интересного.

– ​Ковальская у вас целый фестиваль курирует! Я про фестиваль юного зрителя "Язык мира".

– ​Да, это так, но я сейчас говорю не о государственном театре, а об околотеатральном пространстве. У нас такого нет. В Красноярске нет сообщества, которое знакомило бы людей с современным искусством, а у вас есть.

​– ​Есть люди, которые считают, что современное искусство нужно запретить.

– ​Вы про выставку фотографий обнаженных девочек, которую закрыли в Москве? Ничего не успел про нее узнать, но меня напрягает, что я слышу. У меня есть позиция: я считаю, что запрещать что-либо - это опасная история. Нужно просвещать, информировать и не решать за других. Если человек знает, о чем эта выставка, и не хочет на нее идти, он не пойдет. А если захочет, то запрещать взрослому человеку делать это - глупость. Это не вызовет ничего, кроме раздражения и агрессии.

Мне кажется, что в основе любого творчества, любого искусства лежит если не эпатаж, то затрагивание каких-то очень серьезных струн, оно должно вызывать в тебе живые эмоции. Никто не говорит, что это должны быть эмоции умиления и расслабления. Может, наоборот - тебе должно стать неуютно, ты должен засомневаться в чем-то, испытать боль, страх...

​– Театр делает людей лучше?

– ​Нет. Театр - это абсолютно бессмысленная и бесполезная вещь. Ничего и никого он изменить не может. Возможно, в какой-то момент человек, сидящий в зале, засомневается в том, в чем никогда не сомневался. Вдруг подумает о чем-то для себя непривычном... Вот детский театр, то есть театр для детей, он еще может изменить зрителя-ребенка: помогает ему развить его воображение и фантазию, учит понимать театральный язык, вырабатывать свое личное мнение. Из такого ребенка мы потом можем получить личность, из таких детей - гражданское общество. Каким-то образом театр помогает ребенку формировать свои будущие жизненные принципы, которые будут с ним всегда. Но когда ребенку 15 лет или даже четырнадцать, как подсказывает мне моя педагогическая и театральная практика, это уже невозможно. Можно успеть, когда ему еще не исполнилось четырнадцати.

– ​Рома, почему вы занимаетесь театром?

– ​Я такой никчемый. У меня просто выхода другого нет. Я больше ничем другим заниматься не могу, мне больше ничего неинтересно. И нигде больше, я думаю, я не смог бы ничего сделать.

– ​Это приятно - быть уверенным, что занимаешься своим делом?

– ​Тоже, знаете, не всегда есть такая уверенность. Между репетициями, особенно если не получается что-то долго, сидишь и думаешь, что занимаешь чужое место, что профнепригоден, скорее всего, и сейчас-то уж точно все поймут, что ты никакой, к черту, не режиссер, что ты всех обманываешь вот уже 15 лет. А потом наступает репетиция, и тебе уже некогда про это думать. Я понятия не имею, чем бы еще мог заниматься, честно говоря. Слава богу, у меня пока и возможностей нет это попробовать понять. Не дай бог, чтобы они появились!..

Подписывайтесь на наш канал в Telegram и первыми узнавайте главные новости.