"Мы хотим быть полезными". Интервью с астраханскими антивоенными активистами, которые уехали из России

Секретарь астраханского отделения ПАРНАСа Ярослав Савин и его супруга, просветительница Марина Миталева покинули Россию в связи с угрозой уголовного преследования за антивоенную позицию и политический активизм. Они направляются в Германию, которая одобрила им гуманитарные визы. Корреспондент "Idel.Реалии" встретился с астраханцами на временной остановке в Армении и побеседовал об их отъезде, взглядах и планах на будущее.

— Почему вы решили покинуть Россию?

Ярослав: Из-за риска возбуждения уголовного дела. Вообще, полиция очень давно интересовалась моими взглядами и деятельностью — еще с тех пор, когда она называлась милицией и не было никакого Центра "Э". У меня сохранилась повестка 2006 года, когда "политическими" занимался тот же отдел, что и бандитизмом. С тех пор как Россия напала на Украину, полиция проявляла ко мне повышенный интерес. В декабре 2022 года я подписал открытки для ряда политзаключенных, сходил на почту, сфотографировался с ними перед отправкой. Пост с фотографией я выложил ночью, а наутро ко мне уже стучалась полиция. Я им тогда не открыл, а вечером того же дня заметил во дворе слежку, там стояла машина. Она появлялась еще несколько раз — кажется, бросили это дело только на Новый год.

В январе приходили еще раз — в общем, зачастили; у меня было ощущение, что происходит что-то необычное. Я привык к профилактике, но тут явно готовилось что-то большее, чем стандартные беседы. В феврале задерживать меня пришла целая толпа: там были и "эшники", и человек в гражданском, который сказал, что он "из такой службы, которая обычно этими делами не занимается". При этом он был явно в курсе моей биографии и протестной активности в регионе, называл имена эмигрировавших из Астрахани оппозиционеров.

Сначала меня стали прессовать за эмодзи с украинским флагом в моем Telegram-канале. Утверждали, что это "дискредитация Вооруженных Сил", но я ссылался на письмо Генпрокуратуры, в котором ясно сказано, что демонстрация флага Украины сама по себе не может считаться преступлением и вообще политическим заявлением. Тогда полковник полиции Анатолий Разуван достал распечатку некоего поста с иллюстрацией — коллажем антивоенной тематики.

Я видел его в первый раз, но Разуван утверждал, что пост сделал я — а потом "испугался и удалил". Думаю, они сами специально сделали этот коллаж, чтобы мне его приписать и тем самым сделать себе статистику. Пост был с орфографическими ошибками, а по содержанию нарочито однозначный, чтобы идеально проходил по статье. Что-то вроде такого: "Я считаю российские войска в Украине оккупантскими и требую немедленно вывести их с территории суверенного государства".

Я объяснял, что не имею к этому тексту никакого отношения, а Разуван в ответ предложил "отвести меня на второй этаж" — я предполагаю, что на втором этаже отделения полиции была какая-то история с пытками задержанных, и он думал, что я о ней знаю и пойму отсылку. В итоге на меня составили два протокола: о "дискредитации" — за эмодзи в Telegram-канале, и о хулиганстве — за матерные слова в адрес сотрудников полиции, которых я не произносил.

За первое я получил штраф, за второе — пять суток ареста, во время которых держал голодовку и закончил в реанимации. Исходя из того, что я слышал в отделении, я предполагаю, что у них был план завести на меня уголовное дело в период отбывания административного ареста, чтобы я уже не вышел. Может быть, именно состояние здоровья позволило мне этого избежать. Так или иначе, в этот момент было уже понятно, что нужно уезжать — иначе они не отстанут.

Марина: Мной полиция напрямую не интересовалась, но я понимала, что тоже рискую. На тот момент у меня было две работы — очная в учреждении дополнительного образования и удаленная в IT-компании. Когда Ярослава задержали, полицейские угрожали ему среди прочего тем, что добьются моего увольнения из бюджетной организации. На самом деле случилось противоположное — меня вскоре уволили из частной фирмы, где я работала тестировщиком.

Это меня удивило, потому что там были люди разных взглядов — кто-то из коллег даже писал "Слава Украине" на доске одного из интернет-сервисов для совместной проектной работы. Мне казалось, что руководство относится к этому спокойно, но после того, как я сказала начальнику, что должна отвезти мужу воду и одежду в спецприемник, мне сообщили, что я им больше не подхожу — "со мной могут быть проблемы". Это решение было явно политическим, потому что с профессиональной точки зрения ко мне не было никаких претензий.

Кроме того, у нас был такой благотворительный проект — мы продавали на "Авито" разные вещи (например, книги и одежду) и перечисляли вырученные деньги в фонды помощи пострадавшим от войны украинцам. Я не знаю, могли ли об этом узнать в полиции, но ощущения безопасности это не прибавляло.

— Как именно вы планировали эмиграцию и куда хотели уехать?

Марина: Мы узнали, что Германия ввела гуманитарные визы для "политических" россиян, и решили воспользоваться этим путем. Конечно, и до этого была возможность приехать практически в любую страну как туристы и запросить убежище, но мы не хотели этого делать — не только потому, что это создает неопределенность, но и просто потому, что мы предпочитаем идти честным путем. Быть не бременем, а чем-то полезным для принимающей страны.

Мы сообщаем Германии, что есть вот такие мы — люди антивоенных взглядов, просветители с опытом в разных образовательных проектах и с опытом политической активности, а дальше Германия уже решает, нужны ли мы ей. В случае, если бы нам не одобрили гумвизу — а мы до последнего не знали решения — мы бы всё равно покинули Россию и остались бы жить в Армении. Здесь тоже очень хорошие люди и легко найти единомышленников.

Сам процесс получения гуманитарной визы был такой — мы собрали кейс по преследованию Ярослава и связались с НКО, которая помогает активистам оформлять документы. Нам сказали, что уезжать надо срочно — это было еще весной. По мнению сотрудников НКО, риск был большой, каждый день в России грозил новым витком преследования. Но еще нам нужно было доказать, что мы действительно "политические": арест Ярослава, который закончился реанимацией, формально был не за активизм, а за хулиганство. Мы запросили справку в "Мемориале", который занимается политическими заключенными.

Ответ пришел неожиданный — помимо признания идеологической мотивации преследования Ярослава, там отметили и мои проекты — например, об истории репрессий против преподавателей АГТУ. Я не думала, что стану частью кейса — по-моему, я менее публичный человек, мое имя гораздо реже упоминается в СМИ, да и на пикетах и митингах я обычно присутствовала как бы за кадром — описывала и фотографировала выступления других. Но всё же "Мемориал" счел, что я и сама по себе "политическая" — наверное, это даже приятно.

Ярослав: После ареста и постановления о штрафе в феврале я подал апелляцию, чтобы потянуть время. Если бы в этот период появился новый протокол, он бы не перевел дело в статус уголовного, несмотря на рецидив, поскольку первый случай оспаривался. Реальных надежд на решение вышестоящего суда в мою пользу, конечно, не было. После того, как пришел отрицательный ответ, у нас было 60 суток, чтобы покинуть страну — иначе мне бы закрыли выезд за штраф, который я не собирался платить.

Мы вскоре взяли билеты в Казахстан на последний день до истечения этого срока. Тогда еще не было понятно, получим ли мы гуманитарные визы, но ответ по ним совершенно неожиданно пришел за день до вылета. Из Казахстана мы добрались сюда, в Армению, а через месяц планируем перебраться в Германию.

— Вы планируете вернуться в Россию?

Ярослав: Если режим не изменится, то, конечно, нет, а серьезных шансов на изменения в ближайшие годы я не вижу. Не знаю, доживем ли мы до того дня, когда это будет иметь смысл — с нашим-то здоровьем.

Марина: Да, на данный момент возвращение в Россию равносильно подписанию собственного приговора, но это не значит, что мы перестанем заниматься политической деятельностью. Как я уже сказала, мы хотим быть полезными, и это касается всех сфер: будем продолжать работу над проектами в сфере образования, политический активизм, помогать тем, кто нуждается в помощи. В Германии есть, с кем этим заниматься. Там уже находятся другие астраханцы, которым пришлось покинуть страну, — например, председатель регионального отделения ПАРНАСа Михаил Долиев и уволенная за антивоенный пикет учительница Елена Байбекова.

— Как вы видите будущее Астрахани? Что думаете о набирающих популярность обсуждениях перспективы распада федерации и создания новых независимых государств?

Марина: Я считаю, что распад возможен — это один из реалистичных сценариев. Тяжелый для всех, но реалистичный. Может быть, таким регионам, как Татарстан, которые себя уже как-то выстроили и имеют четкую идентичность, будет проще. В Астрахани может быть сложнее: для отделения могут быть экономические предпосылки, но что касается единства… Во-первых, это очень многонациональный регион, где у каждого народа могут быть свои интересы. С другой стороны, надо понимать, что насаждаемое государством понимание патриотизма влияет на людей, в том числе людей нерусского происхождения — и иногда так успешно, что они забывают о своей культуре.

Я давно мониторю эту тему, потому что родилась в Казахстане и всегда интересовалась культурой казахов, казахским языком. Я хочу, чтобы они жили и развивались. В Астраханской области казахи составляют 15% населения; часто, когда я пересекаюсь с ними, я задаю вопросы — владеют ли они родным языком, ощущают ли связь с традициями. Печально, но факт, что в астраханской диаспоре — особенно в городе — сохраняются разве что какие-то обряды, связанные с женитьбой. Язык многие плохо знают, да и в целом, можно сказать, считают себя русскими, частью России.

Ярослав: Ну, не все.

Марина: Не все, да, но представители рабочих профессий, полиции — у нас очень много полицейских-казахов — к сожалению, так плотно интегрированы, что потеряли большую часть своей культуры. Поэтому я не уверена, будет ли в нашем регионе серьезная поддержка такого движения.

— В случае, если распад всё-таки состоится, в какой роли может оказаться Астрахань? Это самостоятельное государство, часть Казахстана, часть Калмыкии или один из регионов "ужатой", но сохранившейся России? Какой вариант вам кажется наиболее вероятным и какой — наиболее правильным?

Марина: Это сложный вопрос. Зависит, наверное, от того, у кого будет больше сил, на чьей стороне будет армия — тому Астрахань и отойдет. Худший вариант — это то, что там будет какая-нибудь разросшаяся Чечня, а лучший… Я бы сказала, Казахстан, и это не потому, что я оттуда. Приоритет в том, как там развиты государственность, законодательство, ситуация с правами человека. Может быть, не идеально, но если сравнивать с другими вариантами, я думаю, это наиболее удачный путь для астраханцев в такой ситуации.

Что касается самостоятельного пути для нашего региона, надо понимать, что Астрахань сильно обескровлена — у нас нет сильных представителей, кто мог бы предложить альтернативу действующей власти, стать лицом Астрахани, объединить военных и народ, чтобы они отстаивали территориальную целостность условного Астраханского ханства или, скажем, Астраханской народной республики. Для этого нужен какой-то лидер — и сейчас я таких людей, находящихся в регионе, не вижу.

Ярослав: Да, ведь у нас губернатор, Игорь Бабушкин — не из Астрахани, не имеет личных связей с регионом. Это присланный Кремлем человек, его сложно назвать политиком и тем более астраханским политиком. В целом я считаю, что сценарий независимости Астраханской области возможен, но вопрос в том, можем ли мы увидеть его на данном этапе. То, что мы сейчас наблюдаем, — это ситуация сильного и постоянно усиливающегося центра, Москвы, которая контролирует регионы и их ресурсы. Это, несомненно, колониальная структура — то, что многие называют империей.

Поэтому предпосылки для распада есть, но для этого нужно совпадение факторов, которого мы пока не видим. Может быть, доля людей, которые называют себя русскими или как-то идентифицируют себя с Россией, достаточно высока, но мы знаем, каков реальный рейтинг Путина, не говоря даже о Бабушкине. Я был практически на всех выборах с 2004 года и хорошо видел, как рисуется результат. Реальной поддержки существующей системы нет, поэтому она вполне может развалиться.

— Какие настроения вы наблюдали среди астраханцев в последние месяцы перед отъездом?

Марина: Мне кажется, по сравнению с 2022 годом стало меньше публичной поддержки войны — Z-наклеек на машинах и тому подобного, меньше мероприятий на эту тему. Мы не смотрим телевизор, поэтому можем ориентироваться разве что на какие-то визуальные проявления. Что касается людей: если, например, посмотреть штат на моей бывшей работе — я имею в виду бюджетное учреждение — там примерно из ста человек против войны где-то пять.

На работе собирали какие-то деньги для фронта, жестяные банки, чтобы делать окопные свечи. И это не обязаловка, это от души, от черной маленькой души. По крайней мере, организаторы таких мероприятий делают это совершенно искренне. Остальные, может быть, участвуют постольку-поскольку — без особого энтузиазма, но и без протеста. Большинству, как всегда, просто всё равно.

Ярослав: У меня такие же впечатления, но надо добавить, что есть еще ощущение страха. Люди боятся говорить, да что там говорить — боятся даже слышать, то есть не хотят, чтобы в их присутствии произносилось что-то "крамольное". Это касается не только темы войны, но и власти в целом — например, "Единой России", разговоров о конкретных депутатах. В этом плане ситуация уже напоминают советскую, сталинскую.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.