Войны разрушают не только города, но и людей. Даже выживших и получивших государственные награды. Обмороки, тревожные сны, триггеры на звуки и отвращение к людям: с чем "воюют" российские ветераны на гражданке — в материале "Idel.Реалии".
Борис, служил в Луганске с 2014-го по 2019 год, сейчас — на войне в Украине, Удмуртия
— Поколение СССР не способно освещать тему нарушения психического состояния личности — это табу. Так воспитывали — так и выросли, это отпечаток эпохи. Сейчас мир поменялся, "совка" нет, имперской России нет и не вернуть, строят нечто новое. Теперь можно об этом говорить.
Социальную адаптацию я не прошёл. Родственники меня выставили за дверь, отказались от меня, хотя я не агрессировал. Их стала пугать моя замкнутость: я постоянно тренировался, покупал военную амуницию, собирался в боевые командировки. Когда мне в них отказывали, я начинал пить что дурной.
Работу найти крайне сложно. Любой коллектив — и через 15 минут мне нужно уединяться. Я не могу находиться в обществе. На терапию нет денег. В полном одиночестве я чувствую себя нормально, никаких проблем, но одиночество позволить себе не могу — нужны деньги хотя бы на еду. Замкнутый круг: работать не могу — и без работы прожить не получается. Из-за этого растет напряжение — не расслабиться. Друзья есть, они нормально ко мне относятся, всё понимают, а родственники — нет. Очень сложно и крайне тяжело жить — вернее, выживать; к кому обратиться — не знаю; как мне быть — тоже не понятно.
Государству невыгодно признать это проблемой. Гораздо выгоднее объяснить, что человек слетел с катушек, что-то натворил. Клеймо. "Контуженный", хотя контузия и ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) — это две разные вещи. Контузия влияет на моторику, частично на оперативную память и координацию движения. А ПТСР — это отсутствие социальной адаптации. По сути, отказ обсуждать свои проблемы. Или протест — не надевать ордена. Как-то так.
Моё поколение (Борису 44 года — "Idel.Реалии") ещё что-то усвоило, пронесло через жизнь. Видеть, что есть последователи совести, морали, духовности, — это дорогого стоит. Значит, не зря наши потуги, значит, не зря "спецоперация" идет — и есть, для кого это довести до логического конца. Чтобы всегда были такие люди, нужно трудиться, хранить, оберегать, если нужно — воевать и не бояться. Я сейчас уезжаю в зону "спецоперации".
Мое ПТСР проявляется при скоплении людей, при каких-то отношениях, когда внаглую пытаются продавить свои интересы. Конечно, это очень сильно раздражает. Злость, скорее всего, от того, что мир такой… Вообще, в отношениях с людьми меня никто не понимает. Я могу прожить в полном одиночестве и нормально себя чувствовать. Нормально себя чувствую, только когда полностью один. Работаю, потом стараюсь на долгое время уединяться. Побуду один — потом могу работать. А так, чтобы работать без перерыва, — нет, такое, наверное, невозможно. Характер после войны поменялся на 180 градусов — был общительным человеком, более-менее мягким, мог избежать конфликта или трудности. А сейчас такого нет. Мне уже все равно.
Я пошел служить не по контракту, а добровольцем. Если сейчас вернуть время назад, я бы все равно пошел — даже не обсуждается. Пока от государства нет никакой помощи. А льготы… Это все-таки нужно бегать по всяким инстанциям, собирать документы, ждать. Пока не хватает терпения, сил — и вообще я как-то не очень люблю эти процессы. Кому-то это легко дается: пойти, кому-то вмазать, проверить — и дальше. Я этого делать не умею.
С однополчанами мы общаемся регулярно. Я подписан на всякие сообщества о войне, каналы — все это ежедневно мониторю, смотрю. Если этого не делаю, то становится как-то не по себе, появляется раздражительность. Плохие сны снились где-то год; может быть, чуть больше. Потом это все утихло, все перестроилось. Но сны снились очень долго. Не воевавшие меня не понимают. Общество не может понять людей с боевым опытом, у них нет такого органа чувств, чтобы это понять. Современное поколение слишком изнеженное, чтобы что-то понять — они сфокусированы только на себе. А на другом человеке — нет. У процентов девяноста общества напрочь отсутствует эмпатия, она там есть в каком-то минимуме, они всем видом пытаются затушить её, чтобы жить комфортно. Поэтому объяснять что-то очень тяжело: люди изначально не хотят воспринимать и понимать. Это сейчас модно, сейчас удобно так жить. И никуда не денешься — дальше будет только хуже. Цивилизация стала такой, человек очень сильно отошел от духовности. И поэтому он живет с какими-то животными рефлексами — не более.
О чем я сейчас мечтаю? Я мечтаю построить себе маленький домик далеко от людей, в горах или еще где-то — и жить отдельно. Самостоятельно. Отшельником. Это самая главная мечта и цель. В обществе я жить сейчас не хочу и не смогу. Мне это неинтересно — не потому, что я не люблю людей, или ненавижу их, или озлоблен. Просто это уже мой новый характер, моя новая сущность — мне гораздо комфортнее, когда я один. Нет никаких внешних триггеров, которые провоцировали бы меня на болезнь. Всеми силами я пытаюсь решить эту задачу — и жить так, как я этого хочу.
Алкоголь — это все иллюзия. Это можно сравнить с тем, что у тебя сломана нога, а тебе ломают руку, чтобы ты переключился на неё. Это на самом деле не работает. Усугубляет — да, потому что психика и так повреждена, а алкоголь очень сильно ее разрушает. Но все прибегают к алкоголю, к наркотикам. Так устроен человек: он хочет уйти от реальности, а вещества в этом помогают. Как правило, человек потом не может выйти: лечь спать, проснуться и остановиться. Выходят запои.
Может быть, ситуацию с ПТСР улучшили бы психологи. Намного улучшили бы — в каждом частном случае. Я изучал этот момент на примере США — там серьезно занимаются ветеранами, государство выделяет на это огромные деньги из бюджета. Но все равно проблемы никуда не деваются — и, скорее всего, никуда не денутся. Даже спустя время суицид никуда не делся. Но поддержка есть — хоть и не массовая. Это как помощь тяжелобольному человеку с раком: диагноз есть — и он очевиден, но, помогая ему, можно легче перенести болезнь. Но у нас же капитализм — все просчитали, что это деньги на ветер — пользы не будет на 100%. А вкладывать деньги впустую никто не хочет, поэтому гораздо проще отказаться от мысли, что ПТСР существует. Поэтому никто этим не занимается, ведь гораздо легче сказать: "Человек сам виноват в проблемах с психикой. Выдумал, не может взять себя в руки".
Нынешним солдатам будет трудно. Эта война как бы немножко другая. Чем она отличается от Афганской, Чеченской? Она более мощная по своей динамике, более современная, более жертвенная. Поэтому избежать ПТСР не удастся никому. Количеством жертв она будет гораздо серьезнее, чем в предыдущих войнах. Что там придется им пройти… Скажем так — такого еще не было. Подобное было, может быть, в 1941-1945 годах. Так что все очень серьезно. Я сам воевал в Украине.
У русского человека, конечно, есть предрасположенность к войне. И не только у русского — у любого другого. Она есть в любом случае. Это заложено изначально: это война, это противостояние. Жизнь на земле подразумевает борьбу. И человек в этом тоже участвует, поэтому это есть у каждого народа. Кто-то это понимает, а кто-то пытается отгородиться от этого.
Наталья, ветеран войны в Афганистане, Архангельская область
— Я — гвардии прапорщик медицинской службы. Конечно, уже давно в отставке. Служила в Афганистане два года в 149 гвардейском мотострелковом полку, до него я была в Советской армии.
Через год после вывода войск состоялся очередной съезд депутатов КПСС, которые заклеймили Афганскую войну, назвали ее грязной и преступной. Получается, все кто участвовал в этой войне, — грязные преступники. Мы до сих пор обтекаем это. Мы до сих пор оправдываемся.
"А что же вы там делали?" — такие вопросы задавать не надо. Еще спрашивают: "Ну что вы там, победили?" А у нас не было задачи победить! Тогда возникает вопрос: "А что мы делаем в Сирии? А что мы делали во Вьетнаме? В Анголе? В Камбодже?" Этот вопрос требует политической и геополитической грамотности, понимания ситуации того времени.
Нам не присудили статус ветерана войны — только ветерана боевых действий. Объявили войну преступной. Я вам перечислю по закону о ветеранах, сколько там льгот. Что мы видим: установление проводного телефона без очереди. Кому сейчас нужны такие телефоны? Еще льгота — определение в учебное заведение ребенка. Какие дети? Самому молодому срочнику-участнику Афганской войны сейчас 50 лет. И еще несколько таких пунктов, которые не имеют никакой ценности и востребованности. Ребята без зубов после Афгана, а зубные протезы мы себе поставить не имеем права. И зубы лечить бесплатно тоже не имеем права. То есть ни чиновникам и — что уж говорить, ни правительству — мы не нужны. И сколько раз наш Борис Громов (командовал 40-й армией на Афганской войне — "Idel.Реалии") обращался. Не слышат! Потому что — отработанный материал. Мне как ветерану боевых действий за границей доплачивают тысячу рублей к пенсии.
Еще чиновники любили одну фразу — моя мама это сама слышала. Когда я уезжала в Афганистан, я оставила сына на маму, потому что была в разводе. И ее при заполнении документов спрашивали: "Где мать? В Афганистане? А мы ее туда не посылали!" И все. А люди вернулись с боевым опытом, с психологическими травмами.
От страха солдаты сходили с ума. В медпункте была отдельная палата для сумасшедших. Их долго не держали, потому что им нужна была определенная помощь, медкомиссия — и домой. И вот представьте: человек выдержал войну, вернулся в семью, а его никто не понимает, государство его не признает, жена и мать его не принимают. Он ночью вскакивает с криком: "Духи, духи, там". Ему сон приснился — а сны снились очень долго. По себе знаю. Что снится? Что ты там… Мне очень долго снилось, что духи идут в атаку.
"Афганский синдром" — это специфика всех, кто воевал. Я сейчас могу заплакать, но это не должно повлиять на наш с вами разговор. Совершенно случайно я посмотрела фильм "Рэмбо" — меня поразило, насколько правильно там было высказано! У меня всегда болит голова, я не могу разговаривать с людьми. Я хочу спрятаться и никого не видеть. Еще я теряла сознание: в транспорте, в скоплении людей я просто падала. Я женщина, упала в обморок — ничего страшного. Ребятам — тяжелее, они не понимают, почему это происходит. Точнее понимают, что это последствие контузии, но не хотят с этим мириться. Они хотят жить нормальной, здоровой жизнью. Они хотят, чтобы к ним нормально относились.
Мой папа — участник Великой Отечественной войны. К трезвому папе — никаких претензий, я благодарна ему за то, что он меня такую воспитал. Но когда он выпивал, то становился другим человеком. И агрессия была не на нас, а на себя. Папа брал веревку и шел вешаться. Мама ходила с ножом в кармане — чтобы если найдет повешенного, сразу срезать. Но это Великая Отечественная…
А что с нашими солдатиками? Их вообще никто не признает, не понимает. У меня есть знакомая семья: муж — афганец. Жена говорила: "Афганец — и что? Ляжет на диван, схватится за голову и лежит". Вот и все, собственно говоря. Нас никогда не поймет тот, кто там никогда не был. Поэтому общаться на равных мы можем только друг с другом.
Про прошлые войны забыли. Мы тоже страдали, мы тоже воевали. Сейчас в колонне ветеранов Великой Отечественной войны идут труженики тыла и дети войны. Я знаю одного военного летчика, который воевал в Афганистане, в Сирии, в Египте. Он за афганцев горой! И говорит на параде: "Поскольку участников ВОВ не осталось, давайте поставим на первый ряд афганцев. С наградами! Они молодые, им это надо, пусть они идут". И один ветеран отвечает: "Афганцы, говнянцы, обойдутся. Нечего им тут". С таким неуважением! Я абсолютно к нему без обиды, но этого я забыть не могу. Я понимаю, что Афганская война для них ничего не значит — ее же скрывали: хоронили вечером, без помпы, без торжественных военных похорон. Народ что-нибудь знал про эту войну? Просто краем уха слышали, что идет что-то. И то — слышали только заинтересованные лица: у кого там брат или сын. А остальной народ спокойно жил своей жизнью, ходил в кино, в рестораны, ездил в отпуска и в ус не дул, что происходит на Афганской войне — и кто там погибает.
Ребятки и не любят вспоминать войну. Война — это же ужасно! Это убийства. Это надо убить человека, расстрелять человека, которого ты видишь. Было такое однажды: наш солдат вцепился зубами в горло одному здоровяку и убил, но взвалить всю эту здоровенную тушу с себя он не мог — когда дрался, ослабел. И лежал он так — придавленный трупом; кровь с мертвого тела стекала на солдата и перемешивалась с его собственной. Заметили его, только когда битва уже закончилась. Наши пошли собирать остатки своих по полю, сняли с него тушу здоровенного, и он сразу говорит: "Вы не видите что ли, что я тут лежу?" Пережив подобное, человек надеется, что его будут за это хотя бы уважать. Потому что пока его сосед пил и гулял, он терял здоровье и нервы. А нет его — этого уважения. Ни со стороны правительства, ни со стороны окружающих. Я прекрасно помню, как на меня орал начальник штаба, когда я начала сильно болеть. Служить уже не получалось: "Да мы тебя уволим. И не посмотрим, что афганка; мы и не таких увольняли". А, оказывается, в 1991-1992 годах было указание — я уж не знаю, насколько официальное — по возможности увольнять офицеров-афганцев.
В 90-х военным перестали платить зарплату. Простите, но нам нужно не только Родину охранять, но и семью кормить. И один офицер в моем родном Мурино выехал на танке и перекрыл трассу Нижний Новгород — Москва. Вот этого боялись! Потому что офицер с боевым опытом — более решительный: за плечами опыт, он многое понимает. Боялись, что если афганцы встанут, то все закончится очень по-другому. От нас пытались избавиться. Правительство, видимо, не было заинтересовано в том, чтобы мы хорошо и долго жили. Поэтому и были мизерные выплаты. Единовременная выплата ветерану сейчас — около двух тысяч рублей.
Недавно планировали сделать встречу ветеранов боевых действий, но ее отменила администрация. Я понимаю, что сейчас трудное время — мы можем начать задавать лишние вопросы. И вот как получается: с одной стороны, нас не уважают, с другой — боятся. Последняя надежда — сейчас начали выписывать льготы участникам "спецоперации"; может быть, и нас каким-нибудь боком зацепят.
Владислав (имя изменено), воевал в Афганистане и в Первой Чеченской войне, Саратовская область
— В каких-то вопросах мне было проще адаптироваться к обычной жизни. По долгу службы я общался с людьми, с которыми был в Афгане, и принимал участие в боевых действиях, так как продолжил службу в Вооруженных силах: сперва Советского Союза, а потом уже Российской Федерации. В социальном плане всё было гораздо сложнее. Если говорить совсем откровенно, то полностью адаптироваться после командировки просто не представляется возможным. Даже сейчас — спустя 35 лет — я не могу сказать, что адаптировался в современном обществе. Как можно адаптироваться, когда чуть ли не на каждом углу слышишь одно и то же: "Я вас туда не посылал". Войска из Афганистана выводили на изломе, поэтому мы ушли из одной страны, а вернулись в другую. Частные структуры и слышать не хотели про наши льготы и уважение. Поэтому, чтобы предупредить эксцессы, я всегда платил, а не пользовался льготами.
Я не сильно акцентирую внимание на привилегиях, которые мне положены. Но, разумеется, какими-то из них я пользуюсь. Например, получаю компенсацию за коммунальные платежи и не плачу ежегодный налог на квартиру. Из всех льгот меня интересует только одна — до сегодняшнего момента я так и не получил жилье от Министерства обороны; и, скорее всего, уже не получу.
В августе мы отмечаем День авиации. Я возвращался со службы в парадном и, соответственно, на груди была некая госнаграда. И одна пожилая женщина сказала мне: "Какого ты нацепил этот орден? За это наши отцы и деды проливали кровь, а ты где его взял?" Ситуация, в общем-то, неприятная.
Последствия боевого опыта сильно зависят от того, что пережил конкретный человек. У кого-то бой может идти 10 минут, а у кого-то — сутки. У нас в авиации были определенные нормы: 250 часов боевого налета или 250 боевых вылетов, вынужденная посадка или сбитие авиационной техники. Все это влияет на психическое состояние летчика, поэтому при выполнении норматива нас отправляли в профилакторий под Ташкентом для восстановления. Там не было ничего особенного, кроме спокойной обстановки — так мы лечили нервы.
Боевой опыт в любом случае изменит человека, даже если у него мягкий характер и нет склонности к насилию. Он станет другим человеком. Он вынужден будет измениться — или погибнет. Все зависит от того, кто находится с ним рядом: какие командиры, друзья. Если будет, с кого брать пример, даже самый мягкий человек сможет стать солдатом. Некоторые, конечно, ломаются. Бывает — и сильно ломаются.
Война бывает первая — и больше не кончается. Когда человек с расшатанной психикой приходит в гражданскую жизнь, а он там не нужен, и "его никуда не посылали"… Это очень тяжело. Люди, прошедшие службу, совсем другие. Отношение к жизни другое. Когда идут боевые действия, проявляются все качества человека: братство, взаимовыручка. Есть понятие "надо" — он это выполняет. А у гражданских людей нет такой обязательности — они более эгоистично относятся к жизни; не понимают, что даже четыре секунды — это жизнь.
Разумеется, со временем я стал терпимее, на многое закрываю глаза, но это нельзя назвать адаптацией. Скорее всего, это обыкновенное вынужденное приспособленчество, своего рода защитная реакция организма.
Несомненно, у русского человека есть склонность к войне. Русский солдат — лучший солдат в мире. Но не надо судить о человеке по длине его носа. Тут влияют и коллектив, и родители, и школа, и двор. Я не генетик, но я думаю, что есть мощнейший генетический код, который идет с древних времен. До недавнего времени в России не было определенной идеологии. И сейчас очень активно — что не может не радовать — эта идеология начинает формироваться. Тянет назад то, что, к сожалению, многие молодые люди родились и выросли в обществе потребителя. Конечно, они хотят заработать как можно больше денег. Сейчас государством активно финансируется армия — и это правильно — но молодежь приходит служить только из-за финансовой выгоды. Те, кто пришел тупо ради денег, отсеются — они не выдержат. А нормальные ребята — надеюсь, таких большинство — начнут очень многое понимать. Внутренне выработается понятие патриотизма. Русский солдат никогда не был агрессивен, только если его зажимали в угол. Тогда он уже начинает подтягивать все свои ресурсы. Русский солдат — не садист, а обыкновенный нормальный человек. Я не буду ходить по улице и на кого-то бросаться, вообще стараюсь не повышать на людей голос. Но трогать меня не надо.
Скорее всего, это покажется странным, но с Афганистаном связаны только хорошие воспоминания, которые вызывают только положительные эмоции. Там была настоящая жизнь, настоящая дружба — и всё было по-честному. После Афганистана я понял, что в жизни нет мелочей. В какой-то степени это усложняет жизнь в плане коммуникации с другими людьми. Становится ли после войны человек более злым? Я злее не стал. Справедливость ощущается только сильнее. Я вообще одним из своих минусов считаю свою доброту. Я очень добрый человек.
Почему государство не называет нас ветеранами войны? Вопрос очень непростой — даже эксперты могут расходиться во мнениях в отношении того, что считается войной, что вооруженным конфликтом, а что попадает под определение боевых действий. Если мы продолжим список понятий и определений, то рискуем окончательно запутаться в вопросе — для этого есть Устав ООН и международное право, там все написано. Статус ветерана боевых действий вполне оправдан — и обижаться здесь не на что.
Если говорить о наркотиках и алкоголе, то у меня нет зависимости ни от того, ни от другого. Снится все, что угодно — только не война. Громких звуков не боюсь, но не люблю. Салют воспринимаю как салют, но определенного рода настороженность возникает. Например, при праздновании Нового 2022 года салют был особенно агрессивным и вызвал неприятные ассоциации. Что будет с психикой у нынешнего поколения солдат, зависит от государственной идеологии и политики. Если будут защищены, то нормально. А если будет, простите, кидалово по типу "я вас туда не отправлял", то может возникнуть агрессия.
Но чем отличается нынешняя ситуация от Афгана? Это большая связь гражданских с военными. Согласны они или нет, поддерживают или нет — они уже вовлечены. И, смею предположить, это положительно повлияет на ситуацию. Тем более сейчас идет серьезная идеологическая работа: занятия в школе и мероприятия с молодежью. Разъяснительные работы идут. Я надеюсь, афганская ситуация не повторится с этим "мы вас туда не посылали", "я вам эти льготы не давал".
Вероятнее всего, многим из принимавших участие в боевых действиях в Афганистане не понравятся мои ответы. Но я высказываю свое личное понимание вопроса и никоим образом не хочу обидеть своих товарищей по оружию и уж тем более принизить значимость того, что мы там делали. Скажу так: если отмотать пленку назад, я поступил бы точно так же — отправился в командировку в Афганистан и Чечню.
Мнения психологов
В человеческом поведении и психике в связи с войной происходят большие изменения. В последние месяцы в связи с вторжением России в Украину все чаще звучит слово "расчеловечивание". Расчеловечивание — это когда человек перестает быть человеком, теряет свое человеческое. Это явление в интервью Радио Свобода объяснила психолог Елена Иванчихина:
"Расчеловечивание — это такой психологический механизм, который начинает активироваться у человека, когда он собирается убивать других: он как будто идет убивать не людей, а "фашистов", "нацистов", "наркоманов", "нелюдей". И, сколь бы ни была нам отвратительна российская пропаганда, надо признать, что в этом направлении она работает очень качественно. Это психологический механизм, который совершенно необходим для того, чтобы человек пошел на войну. Обезличенного "фашиста" убивать гораздо проще, чем такого же человека, как ты, который жил, любил, строил планы, и вдруг пришел бандит и начал все вокруг разрушать и всех убивать.
Нам говорят, что Россия идет освобождать Украину. Что понимается под освобождением? Убийство мирных людей, разрушение инфраструктуры, лишение их света и тепла посреди зимы. В итоге украинский народ "освобождается" от своих жилищ, от своей территории, жизни, здоровья, близких… Они говорят: "Мы воюем с НАТО до последнего украинца"; "НАТО помогает Украине, и поэтому мы их убиваем, но мы воюем именно с НАТО, а простых людей не трогаем". А где это НАТО? Кто его видел в Украине? Страшная путаница, такой клубок у человека в голове! Но если он включает критическое мышление и просто держит связь с реальностью, то он отвечает себе на очень простые вопросы. Кто на кого напал? Ответ простой: Россия напала на Украину. Что делает Россия в Украине? Она убивает людей и рушит города. Отвечая на эти вопросы, мы, собственно, уже уходим в плоскость, уводящую нас из расчеловечивания, тут уже включается человеческое — способность мыслить, анализировать, делать выводы. Но многие люди предпочитают не задавать такие вопросы.
Получается замкнутый круг. Такое ощущение, что российские граждане в массе своей просто бегают по кругу, как белка в колесе. Как только они слышат что-то, что сеет сомнения в их головах, тут же включается этот механизм. Кроме того, принято множество карательных законов, по сути, установлен террористический режим. Людей держат под таким давлением, что им страшно даже подумать о чем-то, что будет противоположно политике государства, а это политика расчеловечивания", — констатирует Елена Иванчихина.
Бельгийский профессор, специалист по психологическим травмам Эрик де Суар рассказывал Радио Свобода, что "реальная травматизация начинает проявляться после войны, когда человек пытается адаптироваться к нормальной жизни".
— Как мы видели, люди достаточно быстро расстаются с гуманистическими ценностями мирной жизни, а вот обратный процесс очень сложный и долгий, солдаты начинают отдавать себе отчёт в том, что с ними произошло и что они сами делали, какие преступления совершали. Им нужно заново обрести те ценности, которые они похоронили на войне, самому это сделать практически невозможно, — отметил профессор.
По словам Эрика де Суара, "ПТСР будет у всех, кто прошёл через насилие: причинял насилие, сам был жертвой или свидетелем насилия, ощущал угрозу гибели; даже если вы участвовали в праведной войне, ПТСР не избежать".
— Всё больше армий приходят к пониманию, что любым военным нужен период адаптации и наблюдения. К примеру, когда бельгийские войска возвращались из Афганистана, они все прямиком отправлялись на Кипр — проходили там медосмотр, получали психологическую помощь, учились методам саморелаксации. В США военные тоже проходят через транзитный центр между войной и миром, там они заполняют опросник относительно их участия в боевых действиях. Такой же опросник есть во Франции, причём французские военные заполняют его повторно через месяц — таким образом можно отследить динамику. В России, я думаю, эти психические проблемы останутся с людьми на десятилетия, — подытожил Эрик де Суар.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.
