В Южной Сибири есть малочисленный тюркоязычный народ —​ шорцы. Всего их около 16 тысяч, большая часть живет на юге Кемеровской области. Эти места называют Горной Шорией. На родном языке сейчас говорят примерно шесть тысяч шорцев. Точнее "сказать чаще всего не могут, но понимают". Ученые считают этот язык исчезающим. В этих краях побывали журналисты "Сибирь.Реалии".

Наш путь лежит в деревню Усть-Анзас (Горная Шория). Здесь и живет коренной малочисленный народ — шорцы. На 130 жителей — не больше десятка фамилий. Почти все друг другу родственники. В деревне нет ни связи, ни электричества.

К Усть-Анзасу подъезжаем уже затемно. Долго не можем найти место переправы. В деревне на другом берегу уже включили дизель, чуть светятся окна. Ориентируемся по ним. Вскоре фары нашей машины замечают, кричат: "Вы кто? — Журналисты. — Переплавить?". Сначала показалось, что мы ослышались. Но здесь говорят именно так: переплавить, а не переправить. От слова "плавать". Заселившись в гостевой домик на пригорке, где река как на ладони, мы потом два дня наблюдали этот "переплавный" процесс. В том числе, и с таким вариантом: "Кто перевезет, тому бутылка водки!" Действует безотказно.

Эзеноқ —​ здравствуй

Шорка Наталья Моисеева родилась и выросла в Усть-Анзасе, выйдя на пенсию, сюда же и вернулась. Моисеева она по русскому мужу. Ее девичья фамилия из здешних: Кирсакова.

—​ Раньше приезжаешь к родителям, что-нибудь по-русски скажешь, родители на нас ругаются: что это вы по-русски говорите, говорите на шорском! — рассказывает Наталья. — Так что мы язык хорошо знали, а вот наши дети на родном языке почти уже не говорят. Хотя у них шорский в интернате преподают. Когда я в школе училась, у нас был только русский язык. Школу в Усть-Анзасе закрыли в середине 90-ых. С тех пор усть-анзаские дети живут и учатся в интернате в Таштаголе. Внуку 12 лет и он по-шорски знает только отдельные слова: нож — пычақ, хлеб — қалаш, вода — суу.

С Натальей договариваемся половить на удочку хариуса. Сразу за ее домом течет река Анзас. Ловля на удочку — так, баловство. Обычно все ловят сетями, но этот факт перед чужими стараются не афишировать. Причем, доподлинно выяснить у местных жителей — так можно им ловить на сеть или нельзя — мы не смогли. Шорцы своих прав не знают. Вроде бы коренной малочисленный народ, проживающий на исконной территории, то есть в зоне традиционного природопользования. Но с 1989 года, когда организовали Шорский национальный парк, 35 деревень оказались в его границах. И теперь коренное население живет по другим законам.

— Сюда если на несколько дней на рыбалку приезжают, берут путевки, — рассказывает Наталья Моисеева. — Я сама пока окончательно в родную деревню не вернулась, каждый раз брала путевку на посещение национального парка.

На территории Шорского национального парка, например, запрещается "лов красно-книжных видов рыб, нарушение почвенного и растительного покрова, нанесение надписей на камнях, скалах и деревьях, ношение огнестрельного оружия". Есть много других запретов.

В Усть-Анзасе из благ цивилизации: таксофон (летом три месяца не работал) и почтовое отделение. На почте можно выписать газету и купить стиральный порошок. Почтальон заодно продает товары широкого потребления.

— Основной наплыв посетителей, когда завозят пенсию. Банковских карточек, как и интернета у нас здесь нет, — рассказывает почтальон Татьяна Торчакова. — У нас пенсионеров — 23 человека. На пенсию шорцы выходят на пять лет раньше, чем русские. Не знаю, почему такой закон вышел, видимо потому что шорцев мало. Пенсионеры ко мне приходят не только из Усть-Анзаса, но и из соседних деревень. Добираются до почты в основном на лодках, лошадях, зимой – на лыжах. Если буран, но я точно знаю, что человек придет, могу его пенсию до 20 числа подержать. Во время распутицы люди приходят пешком.

Распутица случается каждую весну и осень. По месяцу, а то и дольше. Тогда, на большую землю — в Таштагол — из Усть-Анзаса можно добраться лишь на вертолете. Раз в неделю, если погода летная. Для местного населения билет льготный — 155 рублей. Для остальных — 700.

На почте в дальнем углу до сих пор стоит телеграфный аппарат, но им в последний раз пользовались больше десяти лет назад.

—​ А если вам экстренно нужно что-то передать, "скорую" вызвать, а таксофон не работает?

— Ездим на Айган, там-то связь берет. Айган – это наша священная гора. Забираешься туда и звонишь.

Письма в соседние деревни, где нет почтового отделения, Татьяна Торчакова сама не развозит, передает с оказией. Но писем сейчас почти никто не пишет. В данный момент ждет оказии единственное письмо в деревню Кизек. Отправитель — страховая компания. Разговариваем с Татьяной и о шорском языке. Местные газеты "Красная Шория", "Таштагольский курьер", "Кузбасс" выходят только на русском языке.

— Мы с мужем разговариваем на шорском, но редко. Обычно, когда нужно что-то от дочки скрыть. — признается Татьяна Торчакова. — Если договариваемся куда-то пойти, а ее дома нужно оставить, то мы на шорском говорим. Например, говорим что сейчас ее к бабушке отведем, а она: не пойду к бабушке, получается, понимает о чем мы. Раньше в Таштаголе в магазин зайдешь и не удобно было на шорском говорить, а сейчас встретишь знакомого и можно перейти на шорский, как будто-то в порядке вещей. Сейчас о возрождении языка начали говорить больше, ученые к нам приезжают, ансамбль появился — на шорском поет, вот люди и перестают стесняться.

Первый "Шорский букварь для инородцев восточной половины Кузнецкого округа" был издан в Казани в 1885 году. В шорском алфавите 38 букв, в него входят все буквы русского алфавита, плюс дополнительно для обозначения специфических шорских звуков введено 5 букв: F Қ Ң Ö Ÿ. Шорцы в деревне Усть-Анзас разговаривают на кондомском диалекте шорского языка.

С 1927 по 1939 годы были написаны и изданы шорские учебники для семилетней школы, создан "ученический русско-шорский словарь", издавалась районная газета "Кызыл Шор". За основу литературного шорского языка был взят говор шорцев современного города Мыски (мрасский диалект). Обогащался он и за счет кондомского диалекта. Развитие литературного языка было прервано после упразднения автономии Горной Шории в 1939 г. Вскоре прекратилось издание книг и газеты на родном языке, а также преподавание шорского языка в школах. Вновь шорский словарь был издан только в 1993 году "с целью восстановления литературного шорского языка".

Роберт Хромов — местный долгожитель. Ему 80 лет. Но на эти года он внешне не тянет, так что мы поначалу не поверили. Но он принес паспорт и, действительно, год рождения 1937. У Роберта Михайлович корова, лошадь и две полугодовалые телки. Плюс огород. Плюс общественная работа: присматривает за местным музеем шорской культуры.

— В 2000 году Усть-Анзасу исполнилось 317 лет. С тех пор эта дата выложена на склоне сопки камнями, – рассказывает Роберт Михайлович. — Дальше возвышается Айган, на этой горе шаманы подкармливали горных духов самогонкой. Вот эти отвалы — тут золото добывали. Здесь же проходил Шелковый путь. Это было во 2 веке до нашей эры. Музей мы начали делать в 1994 году. Но, правда, часть территории, отведенной под музей, у нас забрали. Там сейчас фундамент заложили под церковь, попы приезжали, освятили его. Будут строить церковь. Хотя я думаю, что вряд ли у них что-то получится. Они хотят, чтобы мы ее на общественных началах построили.

По пути встречаем главу сельской администрации Федора Кыдымаева. Он — тоже местная достопримечательность. Потомственный пасечник, единственный на всю округу. Как стал главой, решил бороться с пьянством. Попытался ввести в деревне сухой закон, но магазины здесь частные, а для частников продажа спиртного — существенная часть прибыли. Так что пока с сухим законом получается не очень: "Только врагов себе нажил".

— Тротуары в деревне я сам делал, типа субботник у нас был. Доски только привезли. Но народ в субботнике сложно заставить участвовать: говорят плати. А денег-то нет. — говорит Федор Кыдымаев. — Вот и объясняю: мы же это для себя делаем, ты же не будешь у себя дома просить, чтобы отец сыну платил за домашнюю работу. Есть те, кто сильно пьют. Я вот четыре месяца главой работаю, и сейчас пытаюсь завоз спиртного контролировать. Сам уже десять лет не пью. Хотя на мне этот сухой закон отражается: друзей все меньше. Но у меня теперь одна дорожка: прямая и узкая и нельзя сворачивать. Тяжело, но что делать. Хорошо, хоть наркотиков у нас нет.

Федор с Робертом Михайловичем, по моей просьбе, переходят на шорский. Слышу, как мне кажется два знакомых слова: "казах" и "татар". Но все оказалось не совсем так: қазақ — русский, тадар — шорец.

— Мы можем здесь без работы прожить, — продолжает Федор Кыдымаев. — Для городских это дико: как так шорцы живут, ни работы, ничего, пешком ходят. А вот разобраться так мы истинно охотники. Мы в день можем по много километров пройти, у нас организм к этому подготовлен. Мы и в Шерегеш пешком ходили, и стар, и млад: утром выйдешь, вечером уже там.

Идем на пасеку. Проходим мимо еще одного священного места. Федор рассказывает, что раньше не верил в шаманство, считал это показухой для туристов, пока друг шаманом не стал:

— И не по своей воле, шаманом по желанию стать не возможно, — уверен Федор, — К этому предки должны призвать. Так вот и духи гор, огня и тайги не ко всем приходят. Но водочкой или самогонкой духов угощать в любом случае надо, иначе удачи не будет".

Хотя сейчас даже духи не могут помочь с тем, как выжить в условиях национального парка. Возвращаемся к больному для всех вопросу.

— Раньше мы все горы рядом жгли и вспахивали, чтобы садить. Сейчас из-за национального парка пахать нельзя, – рассказывает Федор Кыдымаев. – Картофель в самой деревне теперь садим, а раньше в тайге садили. Вот и кандык (распространенный цветок, занесен в Красную книгу —​ СР) растет не по закону. Ступать на него нельзя. И получается, пологорода у тебя на территории поселка, а другая половина с кандыком — в национальном парке. Мы же законы, льготы свои не знаем, живем в отрыве от страны. В любой момент могут прийти оштрафовать. По поводу ношения оружия, насчет сетей, насчет тайги, не туда пошел, не там срубил, где положено. За все могут оштрафовать.

Хотя в федеральном законе "О гарантиях прав коренных малочисленных народов Российской Федерации" написано, что "коренные малочисленные народы, проживающие на территориях традиционного расселения своих предков, сохраняющие традиционный образ жизни, насчитывающие в Российской Федерации менее 50 тысяч человек, имеют право безвозмездно пользоваться землями различных категорий для осуществления их традиционного хозяйствования и занятия традиционными промыслами".

Численность шорцев по переписям на территории Кемеровской области: 1897 г. — 11674 чел., 1926 г. — 12600 чел., 1959 г. — 14900 чел., 1970 г. — 16033 чел., 1989 г. — 12585 чел., 2010 год —12888 человек.

— Нужно оформлять документы, чтобы получить статус, что ты коренной житель, что у тебя есть льготы. А какие льготы, если у нас проблема землю под родным домом узаконить, — рассказывает Федор Кыдымаев. — И человек, тут живущий, не имеет права валить, например, лес на дрова, не имеет права косить, охотится. Все, что касается жизни в деревне должно быть узаконено. А сделать это сложно: нужно привезти кадастровых инженеров, замерить сколько у тебя соток, потом везти документы оформлять. А у многих денег нет, работы нет. Доходит вплоть до воровства. Вот меня недавно обворовали, свои же местные. Так я их теперь в райцентр в милицию должен за свой счет сам возить. Опять же, вот взять русского человека, он говорит: "Я тоже коренной житель, я тут родился". Русский, шорец — в чем получается разница? Или взять, шорцы, два брата. Один здесь живет, но документы на дом не может оформить. А другой живет в городе, в квартире. Оба относятся к коренным малочисленным народам, но льгот не имеют. Льготы у нас только по прописке. А раньше, когда пятая графа была, мы сразу писали — шорец.

Штрафуют, как говорят в деревне, показательно. Например, все знают, что теперь нельзя кедр рубить. После штрафа в сотни тысяч рублей, как рассказывают в Усть-Анзасе, один местный житель так и не оправился — повесился. А ведь есть древняя шорская традиция, существовавшая еще лет десять назад, хоронить в кедровых колодах.

— Гробы раньше шорцы из кедра выдалбливали. А сейчас ни досок, ни кедра. А как хоронить тогда? — говорит Федор Кыдымаев.

Но штрафуют все-таки не за каждую провинность. Инспектор национального парка живет тут же, сам шорец, ведет практически натуральное хозяйство и понимает нужды населения. Его мы случайно увидели, отправляющегося на ночную рыбалку. Но переговорить удалось только с его отцом и женой. В Усть-Анзасе род Кискоровых живет давно.

— Как коренным малочисленным народам, нам много чего положено, — говорит Вячеслав Апполонович Кискоров. — Но мы мало что знаем о своих правах. Я не знаю где про них написано, в какой литературе, выписать ее или как. Меня тоже один раз оштрафовали, у меня рыболовная сеть была.

—​ Так у всех сеть есть...

— Ну да, сейчас вседозволенность.

—​ А откуда у вас такое экзотическое отчество? Папа был похож на Аполлона? (Древнегреческий златокудрый бог света, символ красоты).

— Не знаю, меня еще и не было на свете, когда летал "Союз-Аполлон"...

Вячеславу Аполлоновичу 58 лет, отцу его еще больше, Полет "Союз-Аполлон" случился в 1975 году, то есть 42 года назад. То есть Вячеслав Апполнович явно все напутал, но не будем разрушать семейную легенду. Наталья Кискорова, невестка Вячеслава Аполлоновича, работник местной библиотеки. Открывает ее по мере надобности. Живет напротив. Книги в библиотеке берут нечасто. Тем более, на шорском языке. Литература на шорском осталась от местной школы, новое поступление, как правило, – это труды этнографов и лингвистов, изучавших шорский язык и культуру в Усть-Анзасе.

—​ Есть сейчас у вашей молодежи интерес к родному языку или в основном приезжающие лингвисты языком интересуются?

— Лингвисты в основном. Интереса к языку здесь в поселке нет. Но люди сами виноваты. Моя дочь Алина хорошо шорский уже знает, песни поет, выступает на праздниках.

—​ Вы привыкли, что маленьких детей приходится в интернат отдавать? (У Натальи четверо детей, двое сейчас учатся и живут в интернате.)

— К этому невозможно привыкнуть. Отправляем, плачем. Но мы часто ездим к ним, навещаем. У меня все дети интернатские, когда мой старший сын пошел в 1 класс, в Усть-Анзасе школа уже была закрыта.

Прошу Наталью почитать нам шорскую азбуку: "Муравей — қымысқаш, бабочка — қонақ, оса — оос, муха — падат, лягушка — пага, ящерица — келескен, змея — чылан".

— Не читают эти книги в библиотеке. Например, "Евангелие от Иоанна на шорском", – говорит библиотекарь. — По домам, может, читают, а здесь не брали ни разу. У меня дома есть такое же Евангелие, но многие слова мне не понятны.

А вот Зоя Егоровна Топакова разговаривает в основном на шорском. Живет она в соседнем Кизеке (4 км по прямой от Усть-Анзаса). На лошади неспешно час езды. Сопровождал ее в Усть-Анзас внук Вячеслав. Зое Егоровне потом нужно ехать в райцентр в больницу.

— Я даже первый класс не закончила. Отца в 1941-ом на войну забрали, кушать было нечего, одевать нечего, вот из-за этого не учились, так и живем. Мама меня выкормила и вырастила, — рассказывает Зоя Топакова.

Зоя Егоровна передвигается осторожно и только с палочкой. Но на лошади верхом преображается. Лошадь для нее — дело привычное.

Зоя Топакова всю жизнь в седле. В 60 километрах от Усть-Анзаса современный горнолыжный курорт, а здесь почти все так же, как сто, двести лет назад: дорог нет, живут натуральным хозяйством, готовят на печи... И только шорская речь звучит все реже.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Мы говорим о том, о чем другие вынуждены молчать.