Выходец из Уфы, политолог, доктор философских наук Дмитрий Михайличенко уехал с семьей из России во Францию 26 сентября — через пять дней после объявления "частичной" мобилизации. В последние годы он жил и работал в Москве, занимался политическим анализом и проведением социологических исследований. В интервью "Idel.Реалии" Михайличенко рассказал, как он принимал решение уехать из России, а также поделился своими наблюдениями, как в российских регионах воспринимают мобилизацию.
"УЛЕТАЛ С ТРЕВОГОЙ, СТРАХОМ И БОЛЬЮ"
— Вы как политолог наверняка знали, к чему идет дело после 24 февраля. О том, что рано или поздно будет объявлена мобилизация, возможно, будет введено военное положение и закрыты границы, говорили чуть ли не каждый день. Вы и раньше задумывались об отъезде из России?
— Конечно, задумывался. Мы еще до этих событий планировали наш отъезд во Францию, так как моя супруга получила стипендию на обучение в магистратуре в одном из университетов Парижа. Она в прошлом году окончила российско-французский колледж при МГУ и занимается темой преломления в современном творчестве сюжета отношений Сталина и Булгакова. Кстати, как рассказывала жена, на вручении дипломов и ректор МГУ Виктор Садовничий, и куратор с французской стороны не скрывали своего разочарования тем, что формат такого академического взаимодействия сворачивается. При этом и французская сторона, и МГУ сделали все возможное, чтобы выпуск состоялся, а посольство Франции предоставило даже больше стипендий, чем обычно.
— Что вы почувствовали, о чем подумали 21 сентября, когда была объявлена мобилизация?
— Я, как и все, узнал об этом утром. Тут же возникло опасение, что вскоре могут быть закрыты границы. Разумеется, меня не ввела в заблуждение и пиар-формулировка "частичная мобилизация".
Эмоции, которые меня охватили, можно назвать одним словом — фрустрация. Эти эмоции были схожи с теми, которые возникли 24 февраля, хотя были уже как бы более привычны и понятны. На самом деле, конечно, привыкнуть к этому нельзя. Уже к вечеру я собрался с мыслями и продолжил работать, заниматься политической и социологической аналитикой, но эмоционально мне было тяжело, как и многим другим. Для меня случившееся — это трагедия.
У меня есть и украинские, и русские корни, как и у жены — у нее девичья фамилия тоже Михайличенко. У нас в стране таких, как мы, кто имеет родственные связи в Украине, около 11 миллионов человек. И людей с такими же корнями, как у меня, также очень много в России, но их голос, к сожалению, и по понятным причинам сейчас не слышен. Мой покойный дедушка родом из Красного Луча (это Луганская область Украины), и сейчас моя родная Башкирия занимается восстановлением этих территорий, но мне даже не хочется думать, что испытал бы мой дед, узнав про сегодняшние события.
— Вам угрожала мобилизация? Вы служили в армии?
— Нет, не служил, поскольку с 22 лет учился в аспирантуре, а затем писал докторскую по социальной философии. На это и ушли призывные годы. Я не думаю, что меня могли призвать в первую или вторую "волну" [мобилизации], но неопределённость в будущем очень велика — и ничего исключать было нельзя.
— Насколько быстро после объявления мобилизации вы решили уехать из России?
— Наш рейс уже был запланирован на 26 сентября. После объявления мобилизации я некоторое время колебался, не уехать ли раньше, но, в конце концов, мы решили лететь вместе в назначенную дату.
Для поездки во Францию мы получили специальные визы: супруга — учебную, а я шенгенскую визу типа D. Авиабилеты у нас были куплены заранее за 53 тысячи рублей на двоих — и это обошлось нам в пять-семь раз дешевле, чем они продавались в первые дни мобилизации.
Фактически новость о мобилизации не повлияла на мое решение, поскольку ехать я, как уже говорил, собирался в любом случае. Для меня немыслима ситуация своего развития без возможности посещения других стран — прежде всего, Европы. В изучении иностранных языков, философии, культурологии и возможности путешествий я вижу способ познания мира. И если бы этой поездки не было, то не знаю, как бы я себя повел.
— Как отнеслись к вашему решению уехать друзья и близкие?
— Отнеслись с пониманием. В моей среде отдают себе отчет, что залог успешного развития государств в эпоху глобализации — это включенность в глобальные потоки. В России сейчас, к сожалению, все развивается в противоположную сторону. Страна деглобализируется, создаются условия для нового железного занавеса.
Многие мои друзья считают, что я уехал на постоянное жительство за границу, но это не так. Переезжать на ПМЖ я пока не собираюсь и не хотел бы рвать с Россией связи.
— А друзьям или близким приходила повестка? Как они на это отреагировали?
— Моих друзей, как и меня, охватили такие же тревожные настроения. Многие уезжают, причем экстренно, стремясь избежать мобилизации. Люди не готовы жертвовать своими жизнями ради призывов "убивать нацистов". Причем многие не хотят участвовать в войне, быть к ней причастными даже не из политических соображений, а из чувства ответственности за своих близких — семью, детей, родителей. С социологической точки зрения я такую мотивацию объясняю тем, что российское общество сильно индивидуализировано и атомизировано, поэтому форматы коллективной идеологии далеко не всегда находят отклик у миллионов людей.
— Как вы добирались до границы и как проходили ее?
— Границу мы прошли в московском аэропорту "Внуково". Вопросов к нам не возникло: мы были с семьей, в том числе с маленьким ребенком, а билеты были куплены заранее. Улетели транзитным рейсом Москва — Анкара — Париж. Улетал я с тревогой, страхом и болью, поскольку переварить творящееся не могу, смириться тоже.
В столице Турции мы провели сутки в отеле — это лучше, чем лететь с ребенком в Париж в тот же день. Выспались и не устали. Только вот Анкару я толком не увидел. Самый большой минус: не погулял по территории Аныткабира — усыпальницы строителя национальной Турции Мустафы Кемаля Ататюрка. Этот комплекс виден был с балкона номера в отеле, но когда мы туда пошли вечером, он был уже закрыт.
На следующее утро мы прилетели в Париж. Всего наше путешествие заняло 32 часа.
— Ваша супруга будет учиться в магистратуре. А чем вы планируете заниматься во Франции?
— У меня по-прежнему есть социологические проекты и другая аналитическая работа в России. Это именно аналитика, а не политтехнологии и не пиар.
— Как вы думаете, сколько вам придется провести времени во Франции? И при каких обстоятельствах вы вернулись бы в Россию?
— Как я уже говорил, рвать связи с родиной я не хочу. Решение о сроках возвращения в Россию планирую принимать в конце декабря нынешнего года.
"ЛЮДИ ВСТРЕВОЖЕНЫ И УЖЕ ОЗЛОБЛЕНЫ"
— Объявленная мобилизация стала для россиян очередным громадным шоком. Я разговаривал с уфимцами в последние дни: они рассказывают, что на улицах не встретишь ни одного улыбающегося человека; все хмуры, встревожены. В семьях, на встречах, в дружеских компаниях разговоры только об одном — о войне, ее разрастании и о мобилизации...
— Да, общее настроение и по опросам, и по наблюдениям преимущественно таково — люди встревожены и уже озлоблены. Но чувство ужаса перед надвинувшейся бедой пока превалирует. Нынешнюю психологическую ситуацию можно сравнить с пандемией ковида: тогда страх пришел буквально в каждый дом — и сейчас такое же наблюдается. Раньше, до 21 сентября, наше население считало, что имеет своеобразный иммунитет от СВО — мол, она где-то далеко и мало кого касается. Сейчас этот иммунитет утрачен, точнее отобран [властью]. Если сказать шире, то дело обстоит так: ранее общество отчуждали от всякой политики, и оно в целом с этим соглашалось. Теперь же его в эту политику стремительно вовлекают, да еще в самую радикальную её форму в виде фактической войны...
Даже провластный "Фонд общественного мнения" (ФОМ) зафиксировал рост уровня тревоги в обществе с 35% до 69% всего за неделю. Уверен, на самом деле ситуация ещё хуже.
— Как, по вашим наблюдениям, проходит мобилизация в разрезе регионов?
— Видно, что действует привычная схема в рамках стандартного российского "федерализма": непопулярное задание спускается с вертикали власти в регионы, и губернаторы должны это задание выполнить.
Ясно, что главный контроль и главная ответственность за выполнение генштабовских разнарядок возложены на региональные администрации, которым, очевидно, даны на этот счет экстраординарные полномочия, выходящие порой даже за рамки закона. Главам субъектов это только на руку — с точки зрения логики госуправления, они рассматривают мобилизацию как дополнительный способ повышения управляемости своими территориями.
Соответственно, когда мы видим, что губернаторы при явных нарушениях процедур мобилизации перекладывают ответственность на военкомов, ругают их — думаю, не нужно этому верить. Военкомы и губернаторы — совершенно несопоставимые фигуры по своему общественно-политическому весу. Характерен здесь нашумевший разнос главой Дагестана Сергеем Меликовым военкоматовских чиновников — всего лишь пиар-акция; так же ведут себя и другие губернаторы.
— С другой стороны, уже более десятка губернаторов заявили, что их регионы выполнили план по мобилизации...
— В нашей византийской логике это свидетельствует о том, что они хотят как можно быстрее успокоить общество, сказать, что, мол, всё — первая волна прошла, успокойтесь хотя бы на время. Разумеется, они думают и о своих все более проседающих рейтингах. Хотя, замечу, нынешняя власть держится уже не на рейтингах, а, скорее, на невысоких антирейтингах. В проводимых ее структурами опросах уже и нейтральная, и неопределенная позиция респондентов записывается как поддержка. То есть власти изо всех сил стараются, чтобы хотя бы их антирейтинги не выросли до запредельных значений. Думаю, что в рамках заявленной частичной мобилизации это для них достижимо.
— А вот глава Башкортостана Радий Хабиров ничего не пытается купировать, смягчить в своих публичных заявлениях о войне. Он усиленно помогает формировать добровольческие батальоны, ездит на Донбасс и вообще выступает в роли одного из ведущих региональных ястребов и пропагандистов российской агрессии. Как вы оцениваете его роль и поведение?
— Да, он становится по стилистике своих публичных выступлений все ближе к Рамзану Кадырову. Но и башкортостанские власти стараются как-то купировать претензии со стороны населения, в частности реагируя на постоянно задаваемые вопросы — почему на фронт не идут чиновники, дети элиты? В этом смысле показателен распиаренный уход для участия в СВО вице-премьера правительства республики Азата Бадранова и некоторых других чиновников или их детей. При этом, замечу, что в мобилизационном раже власти и военкоматы забирают много людей из деревень и малых городов, Уфу, кстати, трогая гораздо меньше.
— Мы видели массовые протесты против мобилизации в Дагестане, в других республиках Северного Кавказа. В то же время в Башкортостане, в других регионах Поволжья люди либо покорно садятся в автобусы и едут части, либо просто бегут через границу. Протестов нет. (В последние дни некоторые башкирские активисты обратились к Радию Хабирову с просьбой приостановить мобилизацию в регионе). Как объяснил бы это социолог?
— В Дагестане, да и в других северокавказских республиках консолидированность общества, взаимоподдержка в нем выше. Там еще сохранились институты традиционной общественной самоорганизации, поэтому люди там не боятся протестовать. Но, насколько мне известно, Башкортостан тоже котируется в группе потенциально протестных регионов — прежде всего, из-за эффекта Куштау, выступлений против отмены изучения башкирского языка и других протестных акций. Поэтому выступления против мобилизации могут быть и здесь.
В принципе, я наблюдаю истерику по поводу мобилизации во многих российских регионах. Это видно хотя бы по тому, как стараются успокоить население провластные СМИ и Telegram-каналы.
"СТРАНА ПОГРУЗИТСЯ В МНОЖЕСТВЕННЫЕ ТРАГЕДИИ НОВОГО "СМУТНОГО ВРЕМЕНИ"
— А если будет объявлена полная мобилизация, произойдет закрытие границ... Прогнозируется ли усиление протестов?
— Если будут закрыты границы, то негатив возрастет у сравнительно небольшого количества людей, которые хотят покинуть страну. Кстати, я думаю, что власти относятся к оттоку граждан призывного возраста за рубеж амбивалентно. С одной стороны, это для них способ канализации носителей социального несогласия и потенциального протеста. С другой же, власти, конечно, отдают себе отчет, что именно люди, а не территории составляют основу благосостояния и развития современных государств. Думаю, поэтому в вопросе закрытия границ пока есть неопределенность.
Если будет объявлена полная мобилизация, уверен, это даст сильнейший толчок к протестам. Очень возможно, что к повсеместным.
— Как вы полагаете, российские власти учитывают эти риски?
— Видите ли, нынешняя российская власть фактически отказалась от просчитывания политических последствий своих шагов. Она заменила всё это своей политической волей. Время взвешенных решений для нее прошло. Свои же волевые решения власть предпочитает продавливать, ломая общество через колено.
— Что ждет Россию в ближайшем будущем? — таким глобальным вопросом сейчас задаются буквально все. Как бы вы ответили на этот вопрос?
— Сейчас очень сильно чувствуется катализация всех процессов. Течение политического времени в России чрезвычайно убыстрилось с 2020 года, когда сыграли такие факторы, как пандемия ковида, поправки в Конституцию, а теперь еще и война.
Терминального состояния режима, на мой взгляд, еще нет, но наступление энтропии уже просматривается в ближайшем будущем. Дальше вероятно, что российское население охватит горечь ресентимента, а страна погрузится в множественные трагедии нового "Смутного времени".
Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.
