В Казани завтра продолжится судебный процесс в отношении экс-сотрудника колонии Назиля Гайнатуллина, который признался, что несколько лет назад избил осужденного колонии №19. Журналист "Idel.Реалии" встретился с экс-начальником психологической службы УФСИН России по Татарстану Владимиром Рубашным, который и обнаружил в интернете видеоролик с избиением Гайнатуллиным осужденных. Рубашный поделился своим мнением относительно того, почему Следственный комитет решил заняться этим делом, на что намекают начальнику УФСИН по РТ Дауфиту Хамадишину, и рассказал, почему от психолога в местах заключения ничего не зависит. Кроме того, наш собеседник ответил на вопрос, по какой причине пенитенциарным психологам нельзя давать больше полномочий и поведал, почему, будучи психологом в колонии, он не сообщал в прокуратуру об избиении заключенных.

В 1991 году Владимир Рубашный стал инспектором по работе со спецконтингентом в казанском СИЗО №1. С 1994 года – старший психолог в этом следственном изоляторе. С 2002 года – начальник психологической службы УФСИН России по РТ. В 2006 году стал начальником лаборатории исправительной колонии №2 Казани. С 2010 года работал в Казанском правозащитном центре инспектором отдела визитирования. После этого стал индивидуальным предпринимателем, открыл психологический кабинет. Эксперт Общественной палаты Татарстана.

ДЕЛО ГАЙНАТУЛЛИНА, ИЛИ СТРАННОСТИ ВОКРУГ ТАТАРСТАНСКОГО УФСИН

– В конце прошлой недели состоялось первое судебное заседание в отношении Назиля Гайнатуллина, которого обвиняют в избиении заключенного колонии №19. Вы были тем человеком, который обнаружил в интернете видеозапись с избиением. Гайнатуллин свою вину признал. В суде также допросили двух свидетелей. Кто эти свидетели и что они сказали на суде?

– Были два свидетеля со стороны обвинения. Одного можно свидетелем и не считать – он в момент избиения не работал в колонии. Он просто начальник отдела кадров. Ему задали такие формальные вопросы, как должен ли был Гайнатуллин находиться в смене, должен ли он был заставлять осужденного расписываться о том, что он ознакомлен с техникой безопасности. Он ответил, что не должен знать функциональные обязанности других служб, после чего этого свидетеля отпустили.

А вот второй свидетель работал фельдшером в колонии №19. Он долго мялся, а когда суд сказал, что Гайнатуллин вину признал, фельдшер признался, что Гайнатуллин действительно бил заключенного и руками, и ногами. Он только подтвердил те показания, которые давал ранее.

– Вас не удивило, что по видеоролику, который вы обнаружили, всё-таки завели уголовное дело, нашли потерпевшего и обвиняемого и довели дело до суда? Полагаю, что избиение заключенных и в татарстанских колониях, и, в целом, по стране – к сожалению, обыденное дело. А тут раз - и дело уже в суде.

– Естественно, удивило. Никто не знает, сколько это видео существовало в сети. Потому что тот осужденный, который снимал ролик, – Дмитрий Чурихин (летом заявлял о том, что в колонии его хотят убить) – в своих показаниях говорил, что видео в интернет не выкладывал, но хранил его у себя на личной странице в "ВКонтакте" – доступа к нему ни у кого не было. Я помню, как мы еще в 2013 году, будучи членами ОНК, посещали колонию №19, и осужденный нам рассказывал, что у одного из заключенных на промышленном участке хранится диск с видеозаписями. Это, видимо, как раз и был диск Чурихина, который он в конечном итоге нам так и не показал. Он всё время нам говорил, что у него там 50 часов видео. Он еще как-то мутно рассказывал, откуда у него телефон. Чурихин говорил, что ему его выдала какая-то организация, которая выступает за права заключенных. Но я думаю, что это лукавство с его стороны – с телефонами на зоне проблем нет.

– Какую всё-таки должность в колонии №19 занимал тогда Наиль Гайнатуллин? В последнее время он работал в другой колонии – в №3.

– Он был инспектором отдела безопасности в ИК-19. Тогда начальником колонии был тот самый Азфар Кадиров, который повесился в январе этого года, уже будучи начальником колонии №2. Гайнатуллин служил-служил, выслуживался, потом Руслана Фаррахова (с 2011 по 2015 год – начальник 19-й колонии) назначают начальником в "тройку"... Кстати, Фаррахов также принимал участие в этих избиениях. Мы четко знаем об этом – Чурихин также об этом постоянно говорил. Во всем этом обидно то, что несмотря на признательные показания Гайнатуллина, где еще десять человек, которые тоже участвовали в избиении?

– На видео я вижу двух человек, которые избивают нескольких заключенных...

– Вообще там три-человека, которые бьют.

– Но потерпевший, причем засекреченный, только один. Но сейчас не об этом. С чего вдруг следователи решили озаботиться этой темой и именно этим преступлением? Многие СМИ пишут о противостоянии силовиков. Можно ли в этом случае об этом говорить?

– Я в эти конспирологические версии не особо верю, но какое-то странное отношение к татарстанскому УФСИНу реально существует. Есть восемь уголовных дел по колонии №10, по колонии №2, по Альметьевску – это всё в течение двух с небольшим лет. Тому же Асгату Сафарову хватило бутылки шампанского, чтобы уйти с должности. Не только шампанское, но и палки совали – всю жизнь так работала милиция. Но такой бомбежки, кроме Свердловской области, где хотя бы меняют начальников, я не припомню. С 2002 года у власти находится [Дауфит] Хамадишин (начальник УФСИН по РТ) – сейчас вокруг него происходит такое бомбометание: два сотрудника высшего состава покончили жизнь самоубийством – такого за мою 19-летнюю практику вообще никогда не было ни в одном территориальном органе...

– Почему ж его не сняли до сих пор?

– Мне кажется, за ним стоит какой-то очень серьезный человек. Есть книга "Зазеркалье" Юрия Удовенко, в которой рассказывается, как Хамадишин, будучи начальником оперативного отдела в Набережных Челнах, и его компания в 90-х крышевали преступников. Скандал был большой, тогда посадили по большому счету бандитов. Его же подальше от скандала перевели в эту фактическую клоаку [систему ФСИН], потому что сотрудники МВД всегда так к ней относились.

– Сафарова ведь тоже перевели, а можно сказать повысили до должности руководителя аппарата президента Татарстана...

– Одно дело на должность главы аппарата, то есть ближе к телу и власти, а Хамадишина просто спрятали, чтобы замять этот скандал в Челнах. Когда я работал, про Хамадишина такого, как сейчас, никто особо не писал и не говорил. Всё было тихо и благодатно. Я знаю, что Хамадишин очень хорошо общался с Миннихановым. Он его всегда приглашал посмотреть на то, как отремонтировали здания. Минниханов, уже будучи президентом, если мне не изменяет память, всегда приезжал. У него всегда просили денежку на благоустройство. И были потом и ремонты, и прочее. Но больше, конечно, давили на осужденных, чтобы они давали деньги. Это всё тоже процветало дай бог как.

Точного ответа на вопрос, откуда такое внимание к этому делу, я не знаю. Тут же и ФСБ причастно к этому 100%. И по колонии №10 они возбуждались, и по [Алмазу] Тазееву (начальник 19-й колонии), которого суд арестовал по подозрению во взяточничестве. Я думаю, это намеки Хамадишину собирать чемоданы и искать себе какое-то другое пристанище.

Раньше говорили, уж не знаю, правда это или нет, что решение о назначении на должность начальника управления всегда принимала Москва. Им предлагали кандидатуры, и они сами выбирали. Хамадишин был одним из первых, которого, по всей видимости, поставил Татарстан. У него, видимо, очень хорошие отношения с руководством республики.

"У ОСУЖДЕННЫХ ТЕМ БОЛЕЕ ЕСТЬ ОСОБЕННОСТИ"

– В интервью "Медиазоне" вы сказали, что "кризис пенитенциарной психологии в том, что она не нацелена на человека, на осужденного, на решение его индивидуальных личностных проблем", и что это просто показуха. Правильно ли я понимаю, что психолог в колонии или СИЗО – это просто человек, который должен быть, согласно штатному расписанию?

– Абсолютно верно.

– То есть даже если психолог хочет помогать заключенным или тем же сотрудникам колонии, он ничего не сможет сделать?

– В данной ситуации нет, не сможет. В том состоянии, в котором находится психологическая служба в уголовно-исполнительной системе, – нет, ничего не сможет сделать. От психолога ничего не зависит – все его заключения, выводы, анализы носят рекомендательный характер. Он может дать рекомендацию, но кто к ним прислушивается, вы же понимаете. Это же не приказ, а система функционирует только на уровне приказов, распоряжений и указаний. Даже устных. А рекомендации... Ну да, может сотрудник колонии совершить самоубийство. Ну и что? Психолог может об этом прекрасно знать, но он не может сообщить об этом окружению, непосредственному начальнику.

С осужденными всё еще сложнее. Здесь действительно должна проводиться работа, и какое-то представление о том, что нужно с ними делать, психологи худо-бедно имеют. Но им катастрофически не хватает ни времени, ни человеческих средств. Психологов мало! Если в колонии в среднем полторы тысячи человек, то даже если есть лаборатория, то на каждого психолога приходится около 300 осужденных. И это минимум!

Плюс к этому постоянное заполнение всевозможных бумажечек. Можно и до маразма дойти. Я, например, ездил с проверками по другим территориальным органам – открываю журнал, в котором психолог должен фиксировать все встречи с осужденными. И там напротив каждой фамилии написано "б/о" – без особенностей. Без каких еще особенностей? У каждого человека есть особенности, тем более у осужденных! Поэтому либо больше психологов, либо меньше осужденных.

– Помимо нагрузки на психологов, есть и проблема в ограниченности полномочий. Как раз то, о чем вы говорили – выводы психолога носят рекомендательный характер. Может, стоит дать им больше полномочий?

– В той ситуации, в которой сейчас находится пенитециарная психология с их сотрудниками, такие полномочия давать чревато. Очень часто бывает так, что психологи начинают злоупотреблять своим рекомендательным правом. Они на каждого прибывшего осужденного пишут, что необходим контроль со стороны администрации. Это и так понятно – их из-за этого и посадили. Либо они пишут, что осужденный склонен к этому, к этому и еще вот этому, после чего ставят его на профучет, который естественно осложняет жизнь заключенному.

Сейчас такая ситуация, что большинство психологов заканчивает ведомственные вузы, которые фактически ничего не дают – это херовая психология. А те, кто приходят с гражданки (а таких уже всё меньше), не знают специфику пенитенциарной психологии, потому что их этому не учат. Даже если дать больше полномочий реальным профессионалам, выполнять их поручения будут не психологи, а рядовые сотрудники колоний, которым абсолютно плевать. У них нет отношения к заключенным как к людям. Это самая главная проблема! Ты можешь часами заниматься коррекцией поведения осужденного, проводить беседы, но он выходит из кабинета, ему дают пинок под зад и приказывают бежать в камеру. И все твои беседы сталкиваются с реальностью существования осужденного. И на этом вся психология заканчивается – вся твоя работа никому не нужна.

По мнению сотрудников колонии, все осужденные – преступники, они должны сидеть, мало того – страдать. Они понимают исправление так, что осужденные должны становиться какими-то очень удобными, хотя это загоняет вглубь все проблемы. Они подстраиваются под ту реальность, в которой находятся, а потом благополучно выходят и снова совершают преступления. Поэтому у нас такой огромный уровень рецидива.

ПСИХОЛОГИ - ЧАСТЬ СИСТЕМЫ

– Помимо тех проблем, о которых вы сказали, на мой взгляд, есть еще и другая – все психологи в пенитенциарной системе – часть этой системы, уж извините за тавтологию. В результате этого на собственно заключенных большинству из них глубоко плевать. Или я не прав?

– Всё абсолютно так. Есть, конечно, и адекватные психологи, которые действительно не обращают внимание на то, кто перед ними сидит – их волнует конкретная личность, её проблемы, и то, как их решить, если он этого сам хочет. В большинстве же случаев психологи в уголовно-исполнительной системе – это такие же сотрудники, тем более они в форме ФСИНа. Я всегда был противником того, чтобы ходить в форме. Да, у них есть право находиться в одежде гражданского образца при выполнении своих профессиональных обязанностей. Но в некоторых учреждениях начальники требуют, чтобы психологи всегда ходили в форме – это тоже некая манипуляция психологом – как заставят, так и будет. Я противник всех этих милиторизованных вещей в таких ведомствах, как ФСИН. Я не думаю, что всем нужна форма, погоны. Достаточно каких-то табелей о рангах, какой-нибудь маленькой нашивочки. А эта военная атрибутика превращает всё это в военный пафос. Это какая-то война с преступностью – как её однажды обозначили, так этот фронт и функционирует. Все эти награды, звания, должности и медали – всё это делу не прибавляет ничего хорошего.

То, что психологи – это часть системы – это 100%. Они еще и заложники этой системы, как и любой сотрудник. У них выслуга, звания, продвижение по службе. Я прекрасно знаю психологов, которые боятся общаться с осужденными. Я знаю психологов, которые их ненавидят – это проблема психолога, потому что ему в этом случае нужно вообще запретить этим заниматься. Клятв Гиппократа они, как врачи, не дают, хотя у нас и врачи недалеко ушли, особенно в пенитенциарной системе. В настоящее время нет даже этики поведения психологов в уголовно-исполнительной системе – она была упразднена в 2005 году. Теперь всё, что скажет начальник, психолог должен выполнить. Раньше была возможность манипулировать, когда мы ходили с приказом и говорили начальнику учреждения, что не будем рассказывать ему о том, что говорил осужденный в индивидуальной беседе. Сейчас такого уже нет, потому что никакого прикрытия на уровне приказов у психологов не существует. Я знаю психолога-женщину, которая пинала осужденных, поскольку они не хотели заполнять какие-то опросники. Слава богу, она уже не работает.

И если им еще увеличить полномочия, о чем вы говорили, то вообще кирдык. Необходимо сначала побороть ненависть к осужденным, проработать в себе все эти проблемы – а у нас дали диплом, и теперь ты уже психолог.

"ЖАЛЕЮ, ЧТО НЕ ПИСАЛ В ПРОКУРАТУРУ"

– Когда вы работали в колониях или в СИЗО, вам в личных беседах осужденные рассказывали о том, что их бьют сокамерники или сотрудники администрации?

– Да, конечно.

– И как вы поступали?

– Первое, что делал лично я, – говорил с сотрудником, который якобы избивает осужденного. Сначала я просто с ним общаюсь и говорю, что по информации одного из осужденных (естественно, не говорю фамилию) ты якобы распускаешь руки. Я его предупреждаю. Если рукоприкладство происходит со стороны других осужденных, то можно поговорить с начальником отряда, в котором это происходит.

Кстати, Дмитрий Чурихин, о котором мы в самом начале говорили, рассказывал, что после того, как он снял то самое избиение, он первым делом показал видеоролик тогдашнему начальнику Кадирову. Он поинтересовался, показывал ли Чурихин эту запись кому-то еще – Чурихин ответил, что нет. После этого Кадиров стал приходить на каждый прием карантина, и избиения прекратились. Это подтверждает сам Чурихин. А после ухода Кадирова Чурихин отправил видео в прокуратуру Татарстана - это есть в материалах дела, но в ведомстве никак не отреагировали.

– Вы никогда не писали заявления в ту же прокуратуру после того, как заключенные рассказывали вам, что их избивают сотрудники колонии?

– Нет.

– Это не по понятиям или что?

– Это большая проблема. Мне кажется, каждый сотрудник должен это делать вне зависимости от того, как это будет расценено. Должна быть какая-то прописанная форма, что он может и даже обязан это сделать. Но на практике такого, увы, нет. Первым делом в этот момент он ставит под удар самого себя – он через месяц перестанет работать, если напишет в прокуратуру.

– Поэтому вы не писали?

– В том числе, да.

– Я не понял, а почему вас или любого другого сотрудника могут после этого уволить?

– Потому что есть четкое понятие о служебной иерархии. Ты должен передать информацию непосредственно своему начальнику, который должен принимать решение.

– А если ничего не меняется после этого?

– Человек сам может делать выбор, но понимаете, что проблема сотрудников в том, что они, являясь частью системы, не знают, что будет. Плохо то, что они вообще не знают, как всё это работает. Я, например, с правозащитной деятельностью познакомился, когда уже уволился. К нам во время моей службы естественно приходили сотрудники "Amnesty International" – начиналась уже какая-то движуха, начались различные тренинги по правам человека. Но это для сотрудников системы так далеко. Человек идет работать в систему для того, чтобы получить минимальные социальные льготы и заработать пенсию год за полтора. Для большинства это основной мотив. Человек должен созреть для этого – не с детских соплей, а как раньше, до революции – у человека должна быть семья, он должен быть взрослым мужиком. У него уже должно сформироваться какое-то понятие о жизни, а не так, что приходит какой-то сопливый, пусть даже закончивший ведомственное учреждение – он сразу попадает в это болото, которое формирует его как сотрудника.

Естественно, пойти против толпы сотрудников и заявить в прокуратуру, что кто-то кого-то избивает, – это такая должна быть воля у человека.

– Вы жалеете о том, что в бытность своей службы не обращались в правоохранительные органы по фактам избиения заключенных?

– Конечно! Но дело в том, что система так устроена, что даже не зная то, кто рассказал мне об избиении, через сеть стукачей всё равно эта информация становится достоянием администрации учреждения. Например, чтобы выйти из отряда, нужно пройти локальный участок, который открывается и закрывается заключенным, который в тайне работает на администрацию. Он видит, кто проходил, куда ходил. Это всё можно отследить в три секунды. И потом начальник отряда берет всех тех, кто ходил к психологу, и нежно предупреждает, что он знает, о чем шла речь у психолога. В связи с этим он делает китайское предупреждение, чтобы больше таких жалоб не было. А я не могу в силу массы обстоятельств проверить, бьет ли какой-то сотрудник осужденного или нет.

– Пусть прокуратура это проверяет.

– Когда они приходят, заключенные говорят, что у них всё замечательно.

"В СИСТЕМЕ ВСЁ ОСНОВАНО НА МУЖИЦКИХ ПОНЯТИЯХ"

– Почему, на ваш взгляд, руководство уголовно-исполнительной системы в Татарстане или вообще руководство республики считают, что пенитенциарная психология абсолютно не нужна?

– Я думаю, это проблема самих сотрудников системы. Вы, например, что-то слышали об армейских психологах? А они тоже есть, как-то существуют, но что они сделали для того, чтобы солдаты не вешались или не убегали из подразделений? Лично я не представляю. Не хочу говорить о менталитете, но мужики в России не очень хорошо относятся к психологам. В системе всё основано на мужицком подходе, на мужицких понятиях, и психологию они расценивают как некую слабость, какое-то женское начало. Большинство психологов в системе – женщины. Если задать кому-то из руководства вопрос, какие есть способы исправления осужденных, это будет такое блеяние, потому что они скажут, что существует воспитательная служба. Но чем она занимается? Составлением бумажек для УДО? И текущими вопросами, опять-таки связанными с бумагами? Это всё не воспитательный процесс! Вообще абсурд воспитывать взрослых мужиков – эта служба давно должна быть упразднена. Социальная служба – это другое, хотя и занимается в основном пенсионными делами.

Системе психологическая служба была навязана! Но когда речь идет о каком-то официозе, совещании, то сразу вспоминают о психологах, которые работают. Всё это делается для того, чтобы придать какую-то видимость тому, что там что-то происходит, делается, а люди исправляются. На самом деле, это, конечно, полная чушь – никто там никогда не исправлялся, и психологи в этом никакого участия не принимают.

Система в свое время пошла на компромисс, чтобы психология была – мы в конце 90-х ходили в ОНН и уверяли, что такие работники в местах заключения должны быть. То есть психологическая служба была навязана, а потом система её растерла, сделала её удобной для себя и превратила психологическую службу в то, чем является сама система – в показуху, в которой нет никакой конкретной деятельности. Вся конкретная деятельность только на бумаге, поэтому очень распространенная форма следующая: сделал – запиши, не сделал – два раза запиши.

– Вы в интервью "Медиазоне" также говорили о ресоциализации, что труд в местах лишения свободы ни к чему не приводит, поскольку задачи такой не стоит. С точки зрения психологии заключенным этот труд нужен?

– Я думаю, заключенный сам должен для себя решать, нужно ему это или нет. У осужденного должно быть право выбора. Это то, чего лишает система. Любое телодвижение, даже там, где есть возможность, накладывает определенный отпечаток. Например, осужденные имеют право носить бороду, но этого не делают, потому что не могут договориться с администрацией. А если договариваются, то становятся частью системы.

Например, в отряде с особыми условиями содержания в колонии №2 общая стенка представляет из себя просто решетку, и если не закрыть плотно дверь, там сквозняк. Вы себе представляете – жить без одной стены! Заключенные жаловались, что им холодно и попросили дать им еще по одному одеялу. Им выдали. Потом приходит проверка, и заключенные жалуются, что они болеют и им холодно. После этого администрация говорит: "Мы же вам пошли навстречу, какого черта вы рот открыли перед проверкой?" И после этого отбирают одеяла. То есть осужденные должны либо молчать, либо договариваться с администрацией. По труду такая же история. Если бы человек хотел трудиться, это был бы его выбор.

– Вы говорили о том, что "сотрудники колонии сами себе не дают вести себя как люди" и им "не хватает переключения с функциональности на человеческую личность". А как этого можно добиться? Тренинги что ли проводить?

– В идеале в систему не должны попадать случайные люди – там должны работать те, кто хоть каким-то образом могут выполнять эти очень сложные функциональные обязанности, которые там вдруг появляются. Но они об этих сложностях не знают заранее – на стажировке этого нет. В учебных центрах нужно говорить о правах человека, что исправить осужденного можно лишь в том случае, если видеть в нем личность. Я помню в 1994 году ведомственный психолог доказывал мне, что понятия "личность" у преступника вообще не существует. Я был повергнут в шок!

На стажировке нужно говорить о том, что это очень сложная работа, что к заключенным нужно стараться относиться корректно. Добиться этого в повседневной практике очень тяжело, потому что люди провоцируют, они сложные, со сложными психическими расстройствами. Наш суд иной раз не обращает внимания на многие вещи, но личностные проблемы на уровне каких-то заострений, скрытых патологий всё равно могут существовать.

Сотрудники колоний никак не могут понять, что возмездие в отношении осужденных уже состоялось – им дали срок. Всё остальное от сотрудника не зависит, но ему четко это никто никогда не проговаривает. Все их шмоны, избиения подталкиваются руководством колоний, потому что даже на суде по Гайнатуллину неоднократно было сказано, что можно было не бить того осужденного, а составить акт о том, что он от подписи в документе об ознакомлении с правилами пожарной безопасности отказался. Но руководство учреждения требует, чтобы были подписи всех осужденных. Если бы администрация учреждения в лице заместителя, начальника не требовала бы вот этого идиотского отношения к выполнению своих обязанностей, другие сотрудники действовали бы четко по закону, в результате чего напряженность бы на порядок снизилась.