В русскоязычном сегменте социальных сетей активно обсуждают "Слово пацана. Кровь на асфальте" — российский криминальный телесериал о молодежных группировках Казани конца 1980-х годов, снятый режиссером Жорой Крыжовниковым на основе книги Роберта Гараева. Судя по многочисленным отзывам в сети, фильм, как ныне принято говорить, очень хорошо зашел. Об этом феномене "Idel.Реалии" поговорили со Светланой Стивенсон — российским и британским социологом, исследователем субкультуры молодежной организованной преступности советской и постсоветской России. Стивенсон является профессором Школы социальных наук Лондонского столичного университета, автором монографии "Жизнь по понятиям: уличные группировки в России".

— Светлана, как вы думаете, почему сериал вызвал столько отзывов? Почему он такой популярный?

— Мне кажется, такой сериал в любой стране, в любое время вызвал бы огромное количество отзывов и пользовался бы бешеной популярностью. Продукция про организованную преступность, про молодежные банды всегда вызывает огромный интерес у читателей, зрителей, потому что людей всегда волнуют эти экзотически закрытые криминальные сообщества.

Они вызывают интерес и страх, и поэтому это такой совершенно беспроигрышный вариант. Но, может быть, здесь для российской аудитории свою роль сыграло то, что это не какие-то представители этнических сообществ, которые являются членами банд — например, как в Америке, где банды создавались мигрантами: евреями, китайцами, итальянцами и так далее. Здесь же это люди, которые живут среди нас или жили среди нас в конце 80-х годов: пионеры, комсомольцы, они ходили в школы, были соседями и так далее. Поэтому интерес, конечно, абсолютно закономерен.

— Кстати, казанские банды этнически были разнообразными?

— Да, этнически они просто представляли состав всех дворов, в которых жили. Как правило, это были смешанные этнические составы городского населения. Там были и татары, и башкиры, и русские, и евреи. Все, кто жили там, "поставляли" своих молодых людей в эти банды. Поэтому даже по понятиям они не имели права не принять в банду человека по национальному признаку. Они были абсолютно открыты в этом плане.

— Я посмотрел первые пять серий. В картине есть сцена, когда член банды ругает американский образ членов вокально-инструментальной группы. Думаете, сегодняшний антизападный фон в России повлиял на популярность сериала?

— Хотя сам по себе сериал мне представляется невероятно достоверным, здесь есть большая фальшь, потому что эти группы абсолютно не были антиамериканскими, антизападными. Несмотря на то, что они нападали на неформалов, они это делали не из-за того, что те носили западную одежду, а просто потому, что они всем своим внешним видом выделялись из общей массы. Но я не думаю, что этот антиамериканизм, которого, надо сказать, в фильме немного, так привлекает молодежь. Сериал привлекает действительно правдивой картиной — картиной народной жизни, чего очень мало в современном российском кино. Поэтому я считаю, что эта правда и такая очень волнительная тема, безусловно, и определили успех сериала.

— В сериале также есть моменты, которые указывают на москвацентричность мышления его героев, даже членов банд. Именно так звучат слова главного героя Марата, когда он признается своему другу, что его возьмут в Москву — он с таким воодушевлением говорит: "Это же Москва!". В криминальных кругах тоже имеет место такое москвацентричное мышление, что столица России — это такой центр, самое лучшее место и так далее? Это ведь очень характерно для россиян в целом.

— Эти люди — за исключением своей криминальной деятельности — ничем не отличаются от прочих россиян. Они живут в той же культурной среде: для них и в советское время, и даже сейчас Москва — это такой центр страны, в который они стремятся попасть. Например, известно, что и казанцы, и люберане — жители Люберец — в 80-е годы приезжали в Москву: иногда с криминальными целями — грабить москвичей, иногда просто посмотреть на Кремль и прогуляться. Для них это было большое событие.

— Зачем вообще нужны такие субкультуры? Почему они возникают?

— Это очень большой вопрос, но если сказать вкратце, то такая уличная жизнь характерна (может быть, сейчас в меньшей степени, но была характерна) для всех городских и деревенских поселений мира, где молодые люди воспитываются фактически на улице и приобретают там черты доминантной маскулинности, становятся мужчинами в боях друг с другом за территорию.

Деревенские практики — улица на улицу, стенка на стенку — были известны с незапамятных времен. Не все эти культуры криминализируются; здесь показан тот момент, когда в криминализацию в это время было втянуто значительное число молодежи в Казани — и не только в Казани. Во многом это было связано с тем, что в те годы шло сильное сокращение социальной мобильности, я об этом пишу в своей книге "Жизнь по понятиям", где разбираю различные документы и целенаправленные попытки государства сократить прием в университеты и загнать молодежь в ПТУ.

Это было связано с тем, что просто не хватало людей, которые бы работали на заводах. Кроме того, высшее образование всё больше и больше становилось прерогативой более статусных, часто номенклатурных слоев. Поэтому молодежь шла в ПТУ, а там уже значительная часть людей побывала в местах лишения свободы, в различных исправительных заведениях для несовершеннолетних — и вот такая формировалась криминализированная смесь.

Поэтому, на мой взгляд, здесь есть определенная актуальность этого фильма, потому что и сейчас, насколько я понимаю, идет некая попытка не то, чтобы закрыть, но поставить какие-то барьеры перед получением высшего образования для людей из народа. И не исключено, что это тоже приведет к росту криминализации.

— Тем не менее российские власти пытаются создать условия для тех, кто вчера сидел в тюрьмах: чтобы они имели какие-то квоты из-за участия в войне в Украине, или чтобы их дети получили высшее образование. Вы считаете, это как-то откликается у народа — и поэтому фильм стал таким популярным?

— То, что они дают квоты, связано с попыткой поощрения деятельности, отправки людей воевать. Я думаю, это не связано с популярностью фильма. На самом деле фильм ведь планировалось создать еще до ковида, до всех этих событий, связанных с войной... Если бы он вышел тогда, то был бы, я считаю, не менее популярным. Это просто такая удачная тема, я прекрасно понимаю Жору Крыжовникова, почему он так ухватился за прекрасную книгу Гараева.

— Пока я читал про группировки, то поймал себя на мысли, что они про потребность в справедливости. Означает ли это, что есть корреляция между коррумпированной судебной системой и возникновением таких групп?

— Вы абсолютно правы насчёт потребности в справедливости. В российской культуре особенно существует такая романтизация криминальных братств, такая естественная справедливость, которую ты не встретишь в обществе. Здесь дело даже не в коррумпированности судебной системы, а в том, что молодежь пытается найти какие-то группы, где их представление о справедливости получило бы какую-то реализацию. На самом деле, конечно, это всё полная ерунда — справедливости нет; и наши интервью, например, с молодыми людьми, которые были в группировках и потом выходили из них, часто говорят о разочаровании. Даже в самой группировке нет справедливости, там существует эксплуатация старшими младших, насилие. Но вот такой образ справедливого мира, который есть не только в этих пацанских группировках, но и в бандитских группировках, и в сообществах воров в законе, в российской культуре силен.

— В своей книге вы описываете то, как вчерашние члены банд приходили во власть, в бизнес. В английской версии название книги так и звучит: "Банды в России: из улиц в коридоры власти". Как вы считаете, в нынешней России членство в бандах может стать трамплином для получения властных портфелей?

— Это было в основном явление, связанное с 90-ми. Когда люди, как тогда говорили, поднимались по жизни, используя связи, капиталы, которые они приобрели за счет членства в группировках. Сейчас уже вполне закостенела российская элита, часть из которой таким образом и поднялась к власти, часть пришла из других областей, но часть из них, безусловно, связана с криминалом — особенно в регионах; сама по себе элита уже узаконена, момент прошел. Даже те группировщики, которых мы опрашивали в 2000-х годах, говорили, что их поколение упустило свой шанс; уже из них очень немногие смогли сделать головокружительные карьеры, как их старшие авторитеты из 90-х.

— А сейчас все-таки есть такой трамплин?

— Это, на мой взгляд, уже очень трудно. Тогда была совершенно открытая экономика — в том смысле, что шел делёж советского наследства, появлялись новые частные предприятия, которые были абсолютно не защищены от домогательств; за счет этого делали состояние — и это было огромным трамплином. Сейчас уже все поделено. Конечно, если будет какой-то системный кризис — а это нельзя исключать — то тогда вся эта жизнь откроется снова. Но пока этого нет.

— Но тем не менее даже в нынешней России мы наблюдаем перераспределение ресурсов — например, имущество западных компаний, которые покинули Россию в знак протеста против агрессии в отношении Украины. Например, история с "Данон", когда его активы распределили в том числе среди татарстанских кланов. Собственно, поэтому у меня возникает этот вопрос.

— Вопрос хороший. Мы видим здесь те же методы, но применяем на разных уровнях социальной жизни. Те кланы, которые перераспределяют собственность западных компаний, связаны с государством, иначе им никто бы не дал этим заниматься. В этом смысле государство монополизировало власть экономическую и политическую. Насилие, конечно, — это большой вопрос, но во всяком случае уличные и бандитские группировки как таковые к этому перераспределению уже никто не допустит; но методы, связанные с несоблюдением универсального права и распределения ресурсов среди своих, похожи.

— Как вы думаете, почему власти России так активно критикуют фильм?

— Здесь я не могу полностью осуждать тех, у кого фильм вызывает тревогу. Конечно, с наших либеральных позиций любая цензура кажется злом — и, наверное, ничего запрещать нельзя. Но правда состоит и в том, что молодежь часто подражает таким успешным проектам, продуктам. Молодежь всегда ищет, как использовать имеющиеся культурные ресурсы для собственной самоорганизации.

Я говорила, например, про люберов, которые возникли в Люберцах под Москвой; не было никакой рекламы этих люберов, тем не менее только за счет публикаций в газетах о них узнали люди в разных городах России, которые стали создавать подобные сообщества. Поэтому то, что молодые люди будут имитировать этот фильм (а там показаны и обряды, и ритуалы, и сленг)... Я не говорю, что они обязательно будут совершать корыстные преступления, но то, что они могут организовать драки и создавать группы, в которых будут подобного рода организации, связанные с возрастными когортами, сбор денег в общак, я не исключаю. Так что я понимаю опасения. Я не разделяю риторику, которая говорит о том, что это попытка подрыва нашей идеологии, что это нам навязывают, но все же опасения есть.

— Мне кажется, у вас есть два ключевых посыла: что Кремль в России, по сути, узурпировал власть и монополизировал право на насилие, а с другой стороны, что люди, которые идут в эти банды, — это форма какой-то самоорганизации. Мы наблюдали за тем, что российская власть за последние годы активно боролась с любыми проявлениями самоорганизации. Я не имею в виду криминальные. Вам не кажется, что государство и власть боятся потерять эту монополию, и таким образом оттуда вся эта риторика с критикой этого телесериала?

— Абсолютно согласна с вами, это действительно так. Более того, как показал Дмитрий Громов в своей замечательной книжке про АУЕ, государство часто борется с какой-то независимой видеопродукцией с какими-то "фейсбучными" группами или группами во "ВКонтакте", которые не имеют никакого отношения к криминализации, но в которых молодежь обменивается своими знаниями о криминальных субкультурах.

Вместе с тем, сказав это, я должна подчеркнуть, что любое государство так относится к криминальной самоорганизации, не к обычной. Здесь российское государство не любит вообще никакие низовые попытки самоорганизации. Но любое государство, когда речь идет о деятельности криминальных групп молодежи, стремится это подавить — и часто не самыми лучшими способами. Это происходит и в Америке, и в Англии, и во Франции. Когда принимаются законы, по которым любые группировки, которые государство считает бандами, попадают под тщательный контроль и государственные репрессии.

—​ После 90-х было ощущение, что с группировками покончено, что они практически исчезли. Это так? Или они просто были ослаблены и невидимы?

— Да, они были ослаблены и невидимы. Например, моя книга частично написана по результатам интервью, которые мы проводили в 2000-х годах в Казани. Тогда уже считалось, что группировки были подавлены, разбиты, а они прекрасно существовали в тех же самых районах, где они были в 80-х.

В Казани до сих пор существуют эти группировки. Опять же — в тех же самых районах. Вообще, это очень устойчивая форма. Например, известно, что в Чикаго, где впервые были опубликованы работы о бандах в 20-х годах XX века, остались те же районы, в которых до сих пор находятся молодежные банды. Это невероятно устойчивые объединения. Другое дело, что меняются экономические возможности: если в 90-х — начале 2000-х эти банды крышевали кафе, рестораны, магазины и гостиницы, то сейчас это более-менее отошло в прошлое, хотя попытки рэкетирования до сих пор есть — и до сих пор об этом можно читать даже в татарстанской прессе.

Всё это существует — но не в том кошмарном виде, в котором это было в 80-х и 90-х годах.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.