Спустя почти десять месяцев после начала войны России в Украине большинство россиян по-прежнему поддерживают агрессивные действия своего государства. Из-за принятия закона о "фейках" в отношении российской армии за решетку отправлены пять человек, в том числе московские муниципальные депутаты Алексей Горинов и Илья Яшин, которые получили 7 и 8 с половиной лет лишения свободы. На открытый антивоенный протест осмеливаются одиночки. Эмиграция из страны достигла рекордных масштабов, война внесла раскол во многие российские семьи. Тем удивительнее истории людей, которые находят в себе силы открыто противостоять войне, оставаясь в России, влюбляться и создавать семьи, несмотря на опасность репрессий за антивоенную позицию и туманные перспективы всей страны.
Оксана Осадчая и Валерий Ремизов — незрячие молодые люди. Что совершенно не мешает им жить нормальной жизнью. Оксане 26 лет, она выпускница филологического факультета ВШЭ. Валерию 28, он окончил юридический факультет Самарского государственного университета, был волонтером в штабе Алексея Навального. Оба не приняли войну России против Украины, познакомились, организовывая антивоенные акции в своих городах, полюбили друг друга и поженились.
Свою историю Оксана и Валерий рассказали Радио Свобода:
Оксана: — Мы встретились, когда началась война. Мы хотели организовать в Москве митинг незрячих, в итоге пошли на общий митинг 6 марта, потому что многие "отвалились" из-за закона о "фейках". Ну, понятно, у кого дети, у кого пожилые родственники — это ответственность, и риски были очень большие. А Валера собирал такой пикет в Самаре. Через Олега Шевкуна, с которым мы недавно записывали стрим, мы соединились в один чат, и Валера стал нам помогать с митингом. Потом мы начали общаться, полюбили друг друга и летом съехались. Это совершенно невероятная история, какая-то очень поддерживающая в это ужасное время.
— Валерий, как вы думаете, почему это случилось?
То, что мы встретились, меня вытащило из этой бездны
Валерий: — Так решила Вселенная. На самом деле, после начала войны было ощущение какой-то беспросветности, ощущение того, что все вокруг летит куда-то к чертям. Я в тот момент находился в Самарской области, приходил на пары, просто слушал какие-то самые обычные вещи, которые люди вокруг обсуждают, а у меня в голове был абсолютно другой информационный поток, другие мысли — летят ракеты, рушатся дома, а ты ничего не можешь с этим сделать. Ты понимаешь, что это отвратительно, что это плохо, накрывает какое-то ощущение одиночества. Умом ты понимаешь, что все равно осталось много адекватных людей и неважно, где они находятся — за пределами России или внутри ее, но вот это первое ощущение — это просто эмоциональное оцепенение. То, что мы встретились, меня вытащило из этой бездны и мотивировало что-то делать дальше, прежде всего, поддерживать друг друга.
— Если я правильно понимаю, вы продолжаете свои антивоенные выступления — в том формате, в котором вы можете их проводить, находясь в России. В чем сейчас выражается ваша антивоенная позиция?
Какие-то люди перестали со мной общаться, но с этим ничего не поделаешь. Я разговариваю с прохожими.
Оксана: — С начала войны я стала больше читать разные статьи, тексты. Меня особенно стало волновать, как говорить с людьми, которые это все поддерживают. Понятно, что с совсем упоротыми довольно сложно разговаривать, но есть люди, которые говорят: "А, мы ничего не знаем и не хотим знать". И ты пытаешься как-то с ними по возможности выстраивать диалог. Я не скажу, что я это всегда делаю, но я стараюсь чаще про это говорить, потому что, мне кажется, что если бы у нас было более собранное и объединенное общество, то, может быть, войны бы удалось избежать. Я не уверена, но это мое предположение.
Теперь я больше высказываюсь в соцсетях. Несколько лет назад я боялась лишний раз высказываться, потому что боялась кого-то обидеть и так далее. Это, наверное, очень сильно идет из среды, из семей в нашей культуре, что не надо ни с кем ссориться, не надо лишний раз говорить ничего провоцирующего.
После начала войны мне стало вообще не важно, кто на что может обидеться. Я лично никого не оскорбляю, ничего ужасного не делаю, мне стало еще важнее говорить, что я думаю, что я чувствую. Да, какие-то люди перестали со мной общаться, но с этим ничего не поделаешь. Я разговариваю с прохожими. Поскольку я незрячая, я часто куда-то хожу, где я не знаю маршрут, и я спрашиваю у прохожих дорогу. Люди очень часто задают какие-то не вполне корректные вопросы из серии: "А давно ли ты не видишь? А есть ли у тебя муж? С кем ты живешь?" И я в какой-то момент поняла, что такие вопросы мне дают право с ними тоже разговаривать о том, о чем я считаю нужным — о войне, о пропаганде. Если я знаю, что человек идет с ребенком, который ходит в школу, то я могу спросить про "Разговоры о важном", что у них в школе говорят или не говорят о войне. Кто-то с интересом слушает, кто-то — нет, но мне важно пытаться такие диалоги выстраивать.
— Была ли какая-то агрессивная реакция на ваши вопросы?
Людей с инвалидностью пытаются лишний раз не трогать
Оксана: — Пока нет. Было несогласие. Когда ты встречаешь, например, дедушку, который выдает как некую непреложную истину нечто из представлений Михаила Задорнова про американцев. И когда ты начинаешь с ним спорить, то понимаешь, что этот человек тебя вообще не поймет. Может быть, конечно, он о чем-нибудь задумается, может быть, нет. Пока агрессии не было. Но у нас же еще такой менталитет, что не всегда, но часто людей с инвалидностью пытаются лишний раз не трогать. Они не знают, что с ними делать. И в этом смысле, может быть, это играет мне на руку: я могу сказать немножко больше, чем кто-то другой, кому могло бы за это влететь. Я ходила на митинги, но пока не было такого, чтобы именно на меня было направлено чье-то агрессивное внимание. Не знаю, что дальше будет.
— Валерий, какие сейчас остаются возможности демонстрировать свою антивоенную позицию в России?
Ты сам для себя соизмеряешь риски
Валерий: — Я считаю, что возможностей-то никто не отбирает, вопрос — в последствиях. Ты сам для себя решаешь, соизмеряешь риски и выбираешь методы. Я не исключаю для себя, естественно, одиночных пикетов. Сейчас это даже легитимный метод. Другой вопрос, что власти не руководствуются законом, они его выворачивают и применяют репрессивно по отношению к неугодной группе людей. В данном случае — это как раз люди, которые не согласны с тем, что происходит фактически с попыткой оккупации.
Что я сейчас предпринимаю? Пикеты в последнее время я не проводил. Я налаживаю горизонтальные связи в разных сферах. Я был в структурах штаба Алексея Навального как волонтер в Самаре с 2014 года: раздавал листовки, ходил на многие протестные акции. С одной стороны, когда я разговариваю с людьми, я спорю не со всеми. Если я вижу, что человек состоит из телевизора или из бетона, я не могу с ним спорить. У меня в близком окружении есть человек, который в силу определенных факторов находится в другом информационном поле, он произносит чушь вроде того, что "а я бы всех их сам бы стрелял". Я понимаю, что там не достучаться, к сожалению. Для меня самое страшное — это когда люди не хотят анализировать. Ты говоришь человеку: "Почитай "Медузу", почитай определенные Telegram-каналы, иные источники и подумай, проанализируй, сопоставь уровень своей жизни в твоем городе (какая зарплата, какая инфраструктура, какие больницы) и куда уходят наши деньги". Этого не происходит.
Как юрист я иногда консультирую людей, которых незаконно пытаются утащить на войну. Тогда люди начинают очухиваться: а куда нам написать, а как правильно составить заявление по поводу того, что я хочу пройти альтернативную гражданскую службу, и так далее. Я в этом вижу положительный момент: чем меньше туда пойдет физически воевать людей, тем меньше вреда будет нанесено Украине. Я смотрел кадры, когда они сидят без экипировки, без каких-то нормальных вещей. Как собрали в кучу, повезли в лес, и они сидят возле костра, непонятно, в каких условиях. И самое страшное, что у родственников этих мобилизованных не возникает вопроса: а зачем они там?
— Расскажите немного о себе.
Для меня важно объяснять людям, что надо друг друга уважать
Оксана: — Мне сейчас 26 лет. Я родилась в Набережных Челнах (Татарстан). И, наверное, поэтому я, как многие люди из регионов, понимаю важность этого диалога. Потому что, когда ты живешь в небольшом городе, там немножко сложнее с доступом к информации, с тем, чтобы найти людей, у которых другие убеждения или у которых есть какие-то определенные убеждения, чтобы было какое-то нормальное образование. Я человек из глубинки, по сути. У меня мама тяжело болела, и я понимала все, что происходит. Человека отправляют умирать без помощи, не делают операцию, пока не дашь на лапу. Это все время заставляло задавать вопросы: почему так происходит? Потом я поступила в Высшую школу экономики в Москве, закончила филологический факультет, работала в сфере образования. Сейчас я работаю в сфере культуры и искусства, во многом тоже занимаюсь просветительской деятельностью — рассказываю о том, как взаимодействовать с людьми с инвалидностью, с прохожими я тоже это часто делаю.
Я не только о политике говорю, но и объясняю, что нельзя хватать человека, даже если вам кажется, что он сейчас упадет. Надо его спросить, надо уважительно обращаться к людям. Для многих это непонятная история. К ним никогда никто уважительно не обращался, а тут кто-то их учит, что надо вежливо разговаривать. Для меня очень важная история — объяснять людям, что надо друг друга уважать, надо уважать пространство, надо уважать мнение человека. Если он говорит, что ему не нужна помощь, надо это принять. У нас еще такой менталитет благотворителей: неважно, хочешь ты или нет, мы тебе все равно поможем. До недавних пор я занималась скалолазанием, но тренер не выходит на связь — возможно, эмигрировал. Сейчас я пытаюсь понять, что с этим дальше делать.
— Валерий, а вы чем занимаетесь?
Валерий: — После школы я закончил юридический факультет Самарского государственного университета. Какое-то время подрабатывал: помогал составлять различные обращения, просто занимался частной практикой. Параллельно я еще занимался волонтерской деятельностью, был активистом в структурах Алексея Анатольевича Навального. Где-то с 2014 года и, так скажем, по последние дни был участником различных самарских и тольяттинских пикетов, митингов и прочих акций.
А потом, два года назад, поступил еще в Кинель-Черкасский филиал Тольяттинского медицинского колледжа. Решил получить образование массажиста. Мне как-то стало это интересно. Есть музыкальное образование: я играю на гитаре, даже два года учился играть на скрипке, но это дело у меня не пошло. Увлекаюсь компьютерами, нравится возиться с техникой — изучать, как все работает, какие приложения доступны для незрячих. Там есть особенности работы, то есть у каждого незрячего человека скринридер, программа экранного доступа и, соответственно, какие-то приложения более доступны, а какие-то — нет.
— Вы открыто критикуете войну в Украине, занимаете последовательную антивоенную позицию. Чувствуете ли вы себя в опасности и какую роль может сыграть ваше физическое состояние в случае, если вас начнут преследовать?
Если все время сидеть и трястись за себя — лучше не будет
Оксана: — С одной стороны, с нашим менталитетом даже пропаганде будет не очень выгодно в открытую нас сажать, потому что какая-то часть общества может этому воспротивиться. Но, помня историю Дмитрия Колкера, которого забрали с четвертой стадией онкологии, я бы ничему не удивилась. Меня одно время очень сильно накрывала ситуация, что, с одной стороны, очень здорово, что Валера столько лет занимался активизмом, но его тоже могут посадить. Но в какой-то момент я поняла, что если все время сидеть и трястись за себя, за него, за всех остальных, то лучше не будет. Ты ничего не сможешь сделать и при этом даже не будешь к этому готов, если это, не дай бог, случится. Я в какой-то момент поняла, что надо делать то, что делаешь. Меня это спасает. Еще в начале войны я пыталась уехать из России, потому что было очень тяжело.
— Почему не уехали?
Оксана: — Как раз потому, что встретила Валеру. Мы начали общаться, плюс отменили мой рейс "Аэрофлота" в Армению. У нас уже активно развивался роман, и уже не очень хотелось ехать. И я подумала, что если мы будем уезжать, то уже вместе, например, если я поступлю во Франции в магистратуру или найду работу где-то за границей.
— Но пока в ближайшее время не планируете?
Иногда накрывает ощущение полной безнадеги
Оксана: — Я в марте буду сдавать экзамен по французскому. Поскольку я его сдаю не в декабре, а в марте, скорее всего, на следующий год в магистратуру не получится поступить по срокам. После начала войны на четыре месяца я забросила французский, а это как раз те месяцы, когда можно было бы к декабрю подготовиться. У меня просто было такое бесконечное чтение новостей, ужасно тяжелое состояние, как и у всех. Я только потом постепенно начала возвращаться к какой-то обычной жизни, хотя ее нельзя назвать вполне обычной, то есть ты все время что-то читаешь, но при этом как-то уже чуть-чуть легче переключаться и пытаться вернуть себя к каким-то привычным действиям.
Просто очень тяжело, иногда накрывает это ощущение какой-то безнадеги, когда ты пытаешься что-то делать, но все равно непонятно, что здесь будет дальше с этим законом о запрете так называемой "пропаганды ЛГБТ" и с кучей других законов, когда любого человека можно сделать "иностранным агентом". Каждый раз от этого всего ужасно тяжело, очень хочется как-то на это все влиять, но непонятно как.
— Валерий, у вас какие чувства по этому поводу?
Валерий: — Может быть все, что угодно. Посадить могут по доносу или по какой-то другой бумажке. Есть такая фраза: "Кто не рискует, тот не остается свободным человеком". Действительно, если постоянно трястись и самоцензурироваться, то тогда ты идешь против самого себя: начинаешь себя ломать, и в какой-то степени это кончается каким-то замыканием в домике, и ни к чему хорошему, наверное, не приводит.
— Почему вы против войны, которую ведет Россия? Как вам кажется, чем все это закончится? Каковы будут последствия для России?
Хочется, чтобы это закончилось победой Украины
Оксана: — Мне кажется, невозможно понимать, что происходит, и быть за войну, которую очевидно развязала Россия. Война — это ужасно! Одно дело, когда ты защищаешь свою страну, а другое дело, когда ты нападаешь на другую. Нас вроде бы с детства этому учили, а потом вдруг многие люди почему-то забыли эту непреложную истину. У кого-то родственники воевали в Великую Отечественную, и тут они почему-то тоже оправдывают это, что для меня совершенно немыслимо. Почему кому-то приходится объяснять, что, вообще-то, убивать других ради какого-то куска земли — это ненормально. Хочется, чтобы это закончилось как можно скорее победой Украины, потому что, если у России будет хоть какая-то победа, это развязывает руки. Если проводить такую параллель — когда преступник убил одного, другого, он все больше чувствует безнаказанность.
Так было с Путиным: была Чечня, Грузия, Украина 2014-го. Ему все больше нравится то, что он делает. Но хочется, чтобы все это закончилось, чтобы мы начали быть нормальной страной, в которой люди живут в нормальных условиях. Чтобы люди с инвалидностью, особенно колясочники, не сидели бы всю свою жизнь на пятом этаже, выбираясь из дома, как только их кто-нибудь вынесет оттуда. Когда кто-то говорит, что мы там кого-то защищаем — смешно! Поэтому мне очень хочется, чтобы мы были нормальной демократической страной с нормальными условиями как для людей с инвалидностью, так и вообще для людей, чтобы была защита прав, чтобы нельзя было сажать за убеждения, за сексуальную ориентацию и так далее.
До многих людей будет долго доходить, что случилось
Валерий: — Убийство мирных людей — это отвратительно. Это война с непонятными целями, причем даже они выворачиваются наизнанку. Когда само государство кричит, что если бы мы не начали первыми, "на нас бы тогда напали", тут явно прослеживается какой-то шизофренический контекст. И самое страшное, что многие люди этому поддаются. По поводу последствий — я надеюсь, что победа будет за Украиной, я ей этого желаю — слава Украине, живе Беларусь, и это не обсуждается. Но последствия для России, я думаю, будут довольно тяжелыми. До многих людей будет долго доходить, что случилось. Наверное, это будет сопоставимо с послевоенной Германией, и общество должно будет переболеть своим российским милитаризмом. Шансы на выздоровление есть всегда, но пока очень тяжело наблюдать за этой картиной расчеловечивания людей. Когда человек забывает себя, встраивает себя в какую-то систему и отдает жизнь черт знает за что — это очень большая трагедия.
Оригинал публикации: Радио Свобода
Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.