Семнадцатого мая в мире отмечается Международный день борьбы с гомофобией, трансфобией и бифобией. В России несколько лет назад в этот день тоже проводили различные мероприятия, но с принятием все новых и новых гомофобных законов 17 мая больше не отмечают. "Idel.Реалии" поговорили с ЛГБТ-людьми из Поволжья о том, как одним живется в России после ужесточения законодательства и повлияло ли это на решение об отъезде других.

С декабря 2022 года в России запрещено распространение позитивной информации о гомосексуальности, бисексуальности и трансгендерности. За это предусмотрены штрафы до 400 тысяч рублей для граждан и до пяти миллионов рублей для организаций.

В июле 2023 года Госдума одобрила законопроект о запрете трансгендерного перехода и смены гендерного маркера в России.

В ноябре 2023 года Верховный суд России по иску Министерства юстиции принял решение о запрете несуществующего международного движения ЛГБТ и признании его "экстремистским".

Дарья (имя изменено), Нижний Новгород — Чехия, 43 года, финансовый аналитик:

— Мы с моей женой переехали из России в Чехию в 2021 году. Это был запланированный переезд — ещё до начала войны — мы готовились к нему несколько лет. После 2014 года поняли, что из России пора уезжать. Уже тогда появились какие-то мысли, что происходящее — это не то; и дальше будет только хуже. Окончательно мы созрели на отъезд к 2020 году. К тому времени мы уже узнавали информацию о Чехии, условиях проживания, как переехать и так далее.

Когда нагрянул ковид, все пути были перекрыты — мы оказались заперты в России. Сначала думали, что карантин продлится недолго, но все это затянулось на два года — и мы искали пути, как можно перебраться в Чехию. Поняли, что единственный выход — студенческая виза. Мы поступили здесь в университет. Перебрались сюда уже за несколько месяцев до войны. Сначала несколько месяцев мы жили в Праге, потом переехали в другой регион.

В России мы не скрывали наши отношения только с самыми близкими родными и друзьями. Ни коллеги по работе, ни соседи, ни другие люди не знали. Мы старались не выдавать себя. Конечно, мы скрывались из-за репрессивных действий со стороны государства, из-за гомофобно настроенных людей, которых государство настраивало против ЛГБТ+ людей. Это был самый главный фактор, повлиявший на наше решение уехать из России.

К моменту переезда из России мы с Анной (имя изменено) состояли в отношениях восемь лет, половину времени мы жили в нашей общей квартире, но, естественно, слышали вопросы: "Ой, это сестренка? Родственница?" Мы никогда не могли сказать, кто мы друг другу на самом деле, и старались полностью отсечь наше общение с людьми извне.

В России мы никогда не состояли в сообществах ЛГБТ-людей. У нас были общие друзья, которые тоже относятся к ЛГБТ, но ни в каких официальных организациях мы не состояли. Я даже не знаю, было ли такое в Нижнем Новгороде. У нас на весь город был один подпольный гей-клуб, поэтому вряд ли там были какие-то сообщества для ЛГБТ.

С началом войны я чувствую большую опасность, несмотря на то, что не нахожусь в России. Мы всё время живем со страхом того, что какой-то товарищ майор все равно где-то здесь ходит. Учитывая то, что с началом войны репрессии в сторону нашего сообщества, нас самих усилились, при знакомстве страшно доверять каким-то новым людям. Ты каждого подозреваешь, что это какой-то ФСБшник, который собирает информацию и которому надо провести очередную показательную казнь.

Мне вообще сложно предположить, как такие люди, как мы, сейчас находятся в России. Наверное, это зависит от того, что человеку нужно от жизни. Если ему абсолютно все равно, что его не считают за человека, вычеркивают из существования и считают извращенцем или экстремистом, то с этим можно жить. Но я не считаю, что это жизнь. Если человек здравомыслящий, с критическим мышлением, то нет — для таких людей в России жизни быть не может. Это опасно, это страшно, это совершенно реальный риск для жизни и здоровья. Если человек может оттуда свалить, то нужно валить.

Кроме того, сложнее стало общаться с близкими людьми. Это произошло ещё до того, как окончательно приняли эти законы против ЛГБТ-сообщества. Мы не сомневались, что они будут приняты. Отношения изменились на фоне войны — они нарастали с самого начала. У меня с семьей получилось так, что мы изначально оказались по разные стороны баррикад: мама держала какой-то нейтралитет, а брат, к сожалению, — прокаченный "зетник". Чтобы мы могли хоть как-то поддерживать связь, мы сразу поставили ультиматум, что не обсуждаем тему войны. Мы обмениваемся фотками, спрашиваем, как у всех дела, но делаем вид, что ничего не происходит.

До какого-то определенного момента это работало, а потом я все равно стала слышать какие-то комментарии; и если я высказывала свое мнение, то мы начинали вздорить. Спустя какое-то время — наверное, чуть больше полугода назад — я с ними очень сильно поссорилась, потому что в очередной раз кто-то из них прислал что-то по поводу войны в Украине. Это стало последней каплей. Я высказала все, что думаю, откровенно назвала их фашистами и сказала, что не могу иметь с ними дел.

Находясь в Чехии, мы не могли найти никаких знакомых, никакого общения. С чехами невозможно наладить никакие дружеские отношения, если ты не чех. Мы пытались искать здесь какие-то сообщества русскоговорящих, но они все почему-то оказывались гомофобными. <...> И мы оказались везде чужие: чужие для чехов, потому что мигранты, чужие для русскоговорящих, потому что мы ЛГБТ+ люди. Тяжело находиться в чужой стране, в эмиграции, когда только мы есть друг у друга, и не с кем было даже поговорить.

Создание русскоговорящего сообщества для ЛГБТ+ людей — это целиком заслуга Анны. Она поняла, что здесь, в принципе, нет русскоговорящего ЛГБТ+ комьюнити. Тут есть группы по интересам, но это просто общение в чате; это не то, что нам было нужно. Анна нашла большое серьезное ЛГБТ+ комьюнити в Германии, мы с ними связались, встретились с ребятами — и это был просто глоток свежего воздуха, потому что все свои; люди, которые понимают все твои проблемы. Они такие же мигранты, кто-то из них — беженцы из Украины, у нас быстро завязались дружеские отношения.

Анна захотела создать подобное комьюнити в Чехии: не столько для нас, сколько для таких людей, как мы; у кого-то ситуация еще хуже, кто-то тут в принципе один, без друзей и семьи. Она хотела создать пространство для таких же людей, которые нуждаются в поддержке, в общении — чтобы не сойти с ума от всей этой ситуации.

В нашей группе происходит такой микс — это и формат дружеских встреч, и обсуждение насущных тем. Раньше у нас был такой формат: мы встречаемся, первый час — speaking club по чешскому языку, то есть мы пытались друг друга тренировать. Дальше мы переходили к важным темам, которые актуальны на данный момент. <...> Анна очень хотела, чтобы это сообщество было еще и образовательным, поэтому она совместно с еще одной членкой нашего сообщества делает бесплатные образовательные семинары. У нас достаточно крепкий круг, с которым мы встречаемся; они уже стали друзьями, мы начали встречаться как друзья, устраивать совместные поездки или поход в горы. Стараемся привлекать новых членов сообщества, брать новичков под свое крыло, потому что людям тяжело.

В этом году в качестве сообщества мы впервые примем участие в прайде в Чехии. С Анной мы были на прайде и в 2022 году, и в 2023-м. Первый прайд был просто шоком — такие чувства испытывают все выходцы из России и постсоветских стран, которые оказались в своих странах отщепенцами. Там мы были запрещены, а здесь это просто тысячи, десятки тысяч людей. Это праздник, карнавал, сложно описать эти чувства. Это восторг и понимание того, что нас так много. Во всех прайдах — не только в Чехии — принимают участие и люди, которые не имеют отношения к ЛГБТ+ комьюнити. Это просто граждане, которые тоже выходят и поддерживают. Они приводят детей, вывешивают флаги. Это понимание, что ты не один.

Лично у меня нет надежды, что в России при моей жизни случится откат репрессивных законов. Может, когда-нибудь... Если не случится ядерный апокалипсис, то, наверное, цивилизация придет к своему лучшему виду, но я не верю, что это произойдет при моей жизни. У меня нет никаких радужных надежд на Россию, я в принципе, к сожалению, не вижу там никакого будущего.

Надежда была в первые месяцы войны, когда прошел первый шок. Была надежда, что это не может затянуться, что это быстро завершится, что всё встанет на свои места — и всё пойдет своим чередом в лучшую сторону. Но когда прошел месяц, полгода, год и уже два, у меня не осталось никаких надежд на хорошее будущее для России. Мне больно это осознавать, поскольку у меня там и любимые, и родные, и друзья. Страшно за тех, кто там живет.

Анна (имя изменено), Нижний Новгород — Чехия, 42 года, работает в сфере образования:

— Самовыражаться в России мы не могли. Более того, у меня была определенная паранойя. Мы с моей тогда еще только девушкой Дашей (имя изменено) жили в маленьком городишке под Нижнем Новгородом на 100 тысяч населения. Я работала в образовании, была не то чтобы публичным лицом, но небезызвестным. Меня знали дети, родители, их друзья, их бабушки и дедушки. Поэтому я всегда держала в голове мысль, что мне нужно корректно вести себя на людях, следить за внешним видом, лексикой, поведением, потому что всегда кто-то слышит, видит. Поэтому, разумеется, если мы с Дашей находились вместе, то не могли взяться за руку, а уж про что-то большее — вроде объятий и поцелуев — даже и речи не шло. Я всегда одергивала Дашу вплоть до того, чтобы она фильтровала даже свои взгляды.

В последний год перед отъездом как-то упала стена этих внутренних ограничений — может, потому что стало понятно, что мы уже почти не здесь, а, может, потому что больше терпеть было невозможно. Пришло осознание, что мы тоже имеем право жить, как все люди. Вот тогда мы уже начали и за руку ходить, но все равно не более того. Многие из нас ведь уезжают из России только для того, чтобы спокойно ходить за руку с партнером, это для многих уже что-то запредельное. Понятно, что мы должны говорить о возможности жениться, иметь возможность самовыражаться, но люди мечтают о малом — ходить за руку с партнером.

Мы с Дашей на тот момент жили вместе уже восемь лет, у нас были серьезные отношения. Мы жили в Нижнем Новгороде втроем, вместе с моим ребенком. В 2012 году мы начали приглядываться к политике. В 2012-м в Петербурге появился закон о запрете "пропаганды сексуальных нетрадиционных отношений среди несовершеннолетних", а потом он стал федеральным. В 2014 году Крым нас сильно встряхнул и озадачил. Мы начали хмуро думать о том, куда это движется. У меня всегда была мысль, что, в принципе, в России меня ничего не держит, нет у меня каких-то там мыслей "где родился, там и пригодился". Если нам не подходит это место, то нечего здесь и жить — такой был подход.

Мы начали смотреть в других направлениях, думали, как это всё сделать. С ухудшением политической ситуации в стране в 2018 году мы всерьез задумались о том, что пора. Мы начали смотреть на Чехию, на возможность переезда, но случился ковид. Пока была пандемия, ситуация ухудшилась — росло напряжение, стало очевиднее, что уехать не просто, ощущение "пойманности" в клетку стало сильней. Трудовые визы давать перестали, и мы нашли возможность поступить в университет удаленно и начали оформление студенческих виз. Вот в тот небольшой промежуток, когда закончился ковид и уже начали давать визы, в конце 2021 года мы переехали — и через месяц началась война.

Мысль заняться объединением русскоговорящего ЛГБТ-комьюнити в Чехии родилась не от беззаботной жизни. В Чехии у нас непростое положение. Мы здесь как будто между двух огней. Быть русским — не самое приятное состояние здесь, потому что это не то чтобы очень желанная сейчас национальность в Чехии, да и во многих других странах, наверное, тоже. Не сказать, что нас дискриминируют, но недолюбливают — это чувствуется и в политической повестке, и в том, как люди иногда отводят взгляд, когда говоришь, откуда ты.

То есть, с одной стороны, мы, находясь в Чехии, чувствуем принадлежность к не очень желанной группе — русские. А, с другой стороны, мы не можем быть частью гетеро- русскоговорящего комьюнити, поскольку оно в большинстве своем очень гомофобно. К тому же мы, всё ещё будучи русскими гражданами, боимся шаг шагнуть, чтобы не дай бог не попасть на радар какому-нибудь ФСБшнику, чтобы где-то там на нас не завели уголовное дело. Когда занимаешься ЛГБТ-активизмом, эта мысль приходит обязательно всем — многие из нас боятся показывать лица. Но кто, если не мы? Кто-то же должен.

Меня ведет вера в свет в конце туннеля, что все будет хорошо. В России мы часто не пытаемся кучковаться, потому что нельзя светиться, чтобы не потерять бизнес, работу, потому что если в маленьком городе начнут ходить слухи, то можно все потерять. А как себе это позволить с ребенком, престарелыми родителями и кредитами? Поэтому в Нижнем Новгороде мы не пытались коннектиться с другими ЛГБТК. А уже здесь, в Чехии, хотелось какого-то комьюнити. Мне попалась группа русскоговорящих ЛГБТК-активистов в Германии. Мы начали с ними как-то взаимодействовать — и так хорошо было среди своих ребят, так спокойно. Я искала подобные группы здесь, в Чехии, и не нашла. Есть либо чешские ЛГБТК, либо русскоговорящие гетеро- группы, но они не принимают ЛГБТК. Чешские группы ЛГБТК относятся к нам нормально, но не понимают наших ежедневных проблем, связанных с жизнью любого мигранта, и политических проблем и опасностей. Есть и языковой барьер, конечно же, многие чехи не владеют английским, а многие из нас не достаточно хорошо владеют чешским. Есть преграды.

То есть мы среди русскоговорящих — отбросы, а среди чехов мы не вытягиваем, да и у нас другие заботы. Так и родилась идея, а следом за ней и сама наша группа — для русскоговорящих ЛГБТК в Чехии. В нашей группе есть и украинцы, и казахи, и россияне. Мы все хорошо ладим, без разногласий, потому что у нас у всех одинаковый взгляд на войну.

К тому же нужно создавать просветительский контент и для русскоговорящих ЛГБТК, потому что нормального контента на русском языке очень мало, информация часто бывает устаревшей или искаженной. А теперь эту информацию к тому же блокируют.

После новых законов в России мы теперь встречаем друг друга словами: "Привет, экстремист*ка". Это шутка, но со слезами на глазах. Шутка-шуткой, но на самом деле мы отлично знаем, что теперь за нашу деятельность нам может светить 10 лет тюремного срока. Мы не можем съездить проведать родных, и я очень надеюсь, что они не будут болеть и у них всё будет в порядке, потому что я не представляю, как нам возвращаться. Я боюсь, что на меня уже может быть заведено какое-то уголовное дело. Я надеюсь, что мне это не грозит, что мы не настолько заметны, но я знаю, что потенциально такое может быть. За меньшее людей сажают — за желто-синюю футболку или за слово "мир". Я знаю: то, что мы делаем, по российским законам опасно, но с другой стороны, сколько можно бояться?

Где можем, мы пытаемся избежать опасных ситуаций, то есть без необходимости я в Россию не поеду — может быть такое, что назад потом не вернусь. Всегда есть мысль, что среди нас может быть ФСБшник. Но поскольку им может оказаться каждый, а от каждого не спрятаться, то чего бояться? Многие наши ребята нигде не показывают своих лиц. В неделю прайда мы хотим показать фильм о русскоговорящих ЛГБТК, причем чтобы это было что-то снятое после начала войны; мы выбираем, ведем разговоры с правообладателями. Внутри группы мы обсуждаем, какой фильм нам показать — и многие заявляют, что "может быть, вообще не надо", "может быть, не создавать людям проблемы".

В нас глубоко живет паранойя: в ком-то меньше, а кто-то боится собственной тени. И это понятно, это другая крайность, многие так живут, мы сами так жили. Из-за долгой жизни под всеми этими ограничениями мы с первого же дня жизни в Чехии везде начали говорить, что это моя девушка, это моя партнерка, это моя жена. Обязательно, чтобы не было вопросов "это твоя сестренка?" или "вы с подружкой живете?" Это было ужасно, когда 10 лет приходилось скрывать, что это твой самый близкий человек. Это отвратительно, человек не должен в этом жить. Я всегда хожу здесь с радужными значками, чтобы у людей не было сомнения в том, кем я являюсь.

После начала войны многие семьи раскололись. Кто-то говорит "всё не так однозначно" (ненавистная фраза), моя сестра категорически не поддерживает войну и не может уехать. Поэтому я понимаю, как тяжело людям, которые там застряли. Другая часть моей семьи поддерживает войну, и я не могу больше с ними разговаривать. С кем-то мы эту тему просто заморозили — например, с мамой. Она искренне верит в то, что показывают в телевизоре. На маму я смотрю как на человека, который болен. Я делаю ей скидку, что у неё приступ болезни, вызванный пропагандой.

Вот какую-то часть населения я считаю больной, потому что она живет с промытыми мозгами. Их я могу терпеть, понимая, что пока они просто болеют. Им надо дать время. А есть такие, кто имеют доступ к другому контенту, к другим новостям, но поддерживают то, что происходит. Вот с таким родственником мы ссорились, обсуждали, пытались убедить друг друга. Они взахлеб твердят про вышки НАТО, которые окружают Россию и про угрозу нападения США на РФ. Мы сначала пытались друг друга убедить, а потом прекратили попытки и больше не общаемся. Семья расколота, общаться невозможно, кого-то приходится терпеть, проглатывая этот фашизм и нацизм, делая скидку, что они больны.

Именно закон про признание ЛГБТ "экстремистами" дал возможность моей маме приоткрыть глаза хотя бы на день. Оказалось, они не в курсе, что этот закон был принят, что он из себя представляет. Я рассказала маме в подробностях, беспристрастно, какая формулировка, какой срок грозит нам и мне лично за демонстрацию символики, например, то есть за то, что мы есть и мы можем пройти, держась за руку. Она не верила, мы имели долгий сложный разговор. Она приняла, посетовала, ее это шокировало. Может быть, когда придет время, она вспомнит об этом, и это качнет чашу ее убеждений в другую сторону. То, что эта тема, видимо, особо не освещалась по телевизору, дает нам шанс, что когда они об этом узнают, то поймут дикость этого закона. Тем более многие ведь из них знают о нас, о том, что мы ЛГБТ, они знают о наших партнерах, принимают нас как семьи. При этом продолжают говорить, отделяя нас от всей толпы ЛГБТ: "Ой, ну жили бы в спальне и не демонстрировали". А когда я говорю маме, что она говорит про меня, то она (и другие такие же мамы) как бы теряют свои аргументы. В них живет странное двоемыслие. Для неё эти вещи живут отдельно. Я — любимая дочка, которая живет с женщиной, она нас всегда поддерживала и Дашу хорошо принимала. А вот все остальные ЛГБТ — должны быть собой только в своих спальнях за закрытыми дверьми. Вот так.

Многим ЛГБТ-людям приходится продолжать жить в России, у них нет выбора. Прыгнуть в самолет и уехать могут позволить себе немногие, потому что для этого нужны финансы либо такая отчаянность, когда уже плевать на всё, но это не будет, наверное, историей успеха. Без финансовой подушки эмигрировать непросто, это дорого и сложно. Мое сердце болит за таких людей.

Даже тогда, когда мы там жили, быть ЛГБТ в России было непросто. Мне кажется, меня отпустило очень не скоро, когда мы переехали. Мы ездили на слет ЛГБТ-активистов в Германию, и там была выборка людей разного срока эмиграции. Кто-то совсем свеженький, а были и такие, кто уже по 15 лет живут в Германии. Я на них смотрела, слушала, сравнивала их истории и то, как они говорили, и понимала, какие мы травмированные — те, кто недавно приехал. Мы все поломанные, у нас совсем другой нарратив, боль и страх. Я просто молю бога, чтобы поскорее закончилась война и чтобы законы откатились поскорее назад.

Сердце болит, и мы ничего не можем с этим сделать, потому что не можем им помочь. В Чехию вообще беженцев из России не принимают, Чехия не выдает никакие визы, кроме воссоединения с семьей. То есть мы даже программой для беженцев из России не можем помочь. Как, например, в Германии помогают с организацией виз для активистов из РФ и для транс-персон. Оставшиеся в России могут только глубоко уйти в шкаф, а это влияет на голову.

Светлана (имя изменено), Самарская область, 24 года, контент-мейкер:

— Я не могу сказать, что после принятия новых законов в моей жизни или жизни моей девушки что-то кардинально поменялось. Потому что в целом "новые законы" — это, скорее, старые предрассудки, записанные на бумаге. Усиленная пропаганда идеи "все зло от геев" началась задолго до войны: если помните, еще в 2020 году в Конституцию внесли пункт "никаких родитель-1 и родитель-2". Так что, наверное, новые законы особо не повлияли на нас. Мы и так жили в ужасающем стрессе, а теперь его просто стало чуть больше.

Мы не сталкивались с открытой гомофобией, чаще это какие-то пассивно-агрессивные комментарии средней паршивости и неприятные шутки. Не могу сказать, что законы о "гей-пропаганде", которые приняли после начала войны, повлияли на моих друзей, поскольку они — лояльные люди. А вот на родственников из старшего поколения — да. Бабушки и дедушки ещё со времён поправок к Конституции 2020 года считают: "Всё западное — зло, Европа загнивает, во всех наших бедах виновата американская пропаганда, дали бы по ним бомбами пару раз, было бы замечательно".

Думаю, такие законы влияют на общество в целом. Поражает количество новых государственных инициатив в направлении так называемых "традиционных ценностей". Конечно, у людей, состоящих в однополых отношениях, прав гораздо меньше. Невозможно узаконить отношения, чтобы иметь право наследования и право распоряжаться телом супруга в случае его смерти. Да банально иметь возможность попасть в реанимацию и принимать решение о лечении. Брак — это в первую очередь про семью, а не про секс. Даже в "однополой семье из бабушки и мамы", как любят у нас шутить, все эти права есть, потому что они по закону — родственники.

Очень хотелось бы уехать куда-то в более безопасное место, пусть даже там не котируются ни образование, ни опыт работы. Потому что мечта о "прекрасной России будущего", в которой люди будут чувствовать себя в безопасности, уже выглядит несбыточной.

Кирилл, Кировская область, 25 лет, специалист службы техподдержки:

— После принятия новых законов у меня появился сильный страх за свою жизнь, и с каждым месяцем он только увеличивался. В самом начале хотелось плакать, я жутко нервничал. Сейчас стараюсь абстрагироваться. Не знаю, насколько это правильно, но, если я сойду с ума, я явно никому этим не помогу.

Лично меня эти законы пока сильно не коснулись. Закрылись клубы, убрали дрэг-артистов. Но не знаю, как скоро какая-нибудь бабка пожалуется на мой маникюр, еще хуже — если увидит, что я и педикюр ношу, вообще в обморок упадет. Власти нарушают человеческие права. Людей сажают и штрафуют просто за флаги, за то, кем они являются. А в России общество, в принципе, воспитано терпеть, и я — не исключение. Знаю геев, которые не видят ничего плохого в происходящем.

Сам я не сталкивался с гомофобией — скорее, слышал какие-то "фу" за своей спиной от малолеток. Я сейчас не состою в отношениях и при текущей ситуации вряд ли найду партнера в своем городе. При этом я довольно-таки открытый человек, у меня на работе абсолютно все знают, что я гей. Друзья тоже знают, из родственников, правда, только мама в курсе, но с остальными мы и не общаемся.

Но, если честно, мне очень повезло. Потому что есть истории знакомых, которые сталкивались с очень сильным буллингом, вплоть до физического насилия и до смертей, да и в интернете достаточно таких историй.

Мне очень печально наблюдать за тем, что происходит с нашей страной. Некоторые мои знакомые уже вынужденно эмигрировали. Я тоже очень много раз думал уехать, всё бросить, к тому же я не собираюсь в случае мобилизации идти на войну — либо буду прятаться, либо сяду. Но я очень сомневаюсь, что у меня получится уехать и обосноваться на новом месте.

Гела Гогишвили, Татарстан — Франция, 23 года, YouTube-блогер:

— Я уехал из России чуть раньше, чем Хаоян Сюй. Ночью 16 апреля 2023 года я поехал в Москву на BlaBlaCar с кучей пересадок, чтобы не "палиться" паспортом; поехал тайно — с котом и чемоданом. Там встретился с адвокатами, утром 17 числа сел на самолет и вылетел в Турцию. Адвокаты убеждали меня улетать, потому что на меня завели уголовное дело; если бы меня арестовали и задержали, то осудили бы как Юлию Цветкову за распространение порнографии или Сашу Скочиленко [за распространение "фейков" об армии].

Молодая ЛГБТ-пара из Казани Гела Гогишвили и Хаоян Сюй (гражданин Китая) вели Telegram-канал "Китаеза и Груеза" и публиковали ролики о своих отношениях в TikTok'е и YouTube. Пятого апреля 2023 года их задержала полиция Казани. На блогеров составили административные дела по доносу жителя Новосибирской области Владимира Кушнерика, который пожаловался на распространение "гомоэротичных материалов".

Шестого апреля Вахитовский райсуд Казани арестовал Хаояна на семь суток с последующей депортацией из страны. Сюй признали виновным по статье 6.21.2 КоАП РФ ("Распространение среди несовершеннолетних информации, демонстрирующей нетрадиционные сексуальные отношения и (или) предпочтения либо способной вызвать у несовершеннолетних желание сменить пол").

После отбытия ареста гражданина Китая отправили в Набережные Челны — в центр временного содержания иностранных граждан. 13 апреля Верховный суд Татарстана согласился с решеним первой инстанции. В конце апреля оба блогера покинули Россию.

Хаоян 7 дней тогда находился в СИЗО после 20 с чем-то дней в Центре временного содержания иностранных граждан. Потом его должны были депортировать. Адвокаты сказали, что попытаются сделать так, чтобы его депортировали не в Китай, а в другую страну, а мне надо уезжать. Мне пришлось ехать одному.

Я улетел в Турцию, адвокаты в это время пытались решить проблемы с Хаояном. Это было очень трудно, потому что он находился в Центре временного содержания иностранных граждан в ужасных условиях. <...>

По закону российские власти должны купить билеты, чтобы депортировать человека. Но приставы начали давить на Хаояна и угрожать, что он может просидеть в этом центре хоть полгода, хоть год, пока не выделят средства на покупку билеты. Поэтому ему пришлось купить билет до Китая за свой счёт. Я узнал об этом, когда увидел уведомление на его почте, и удивился. Сразу же позвонил адвокатам — они выехали в Набережные Челны, где тогда держали Хаояна. Там им удалось уговорить приставов отменить эти билеты. Они смогли договориться, что Хаояна депортируют в Китай, но с пересадкой в Армении. <...> 25 апреля Хаояна депортировали из России, но в аэропорту Армении он сел на самолет не до Китая, а до Турции, где мы с ним и встретились.

На этом всё не закончилось. Российские гомофобы, тот же Тимур Булатов (доносчик из России — "Idel.Реалии") и Владимир Кашкерник (житель Новосибирской области, написавший донос на Гелу Гогишвили и Хаояна Сюй — "Idel.Реалии"), российская полиция пытались нас достать в Турции. Они писали в турецкий МИД и турецким властям, что два "пропагандиста ЛГБТ" приехали в их страну портить их детей. Они пытались добиться моей экстрадиции обратно в Россию. <...>

Мы приняли решение уезжать в Грузию, потому что Грузия не выдает России людей. Мы думали, что там будет более-менее безопасно. Но российские гомофобы связались с гомофобным движением Грузии "Альт-Инфо". Прошлым летом эта партия разгоняла Тбилиси-прайд. Они с ними связались, и люди из "Альт-Инфо" искали наш адрес, чтобы "пробить нам черепушку" — так и было написано. Так что и в Грузии мы жили со страхом. Каждый раз, когда за дверью квартиры был шорох, мы боялись, что за нами пришли.

Кто-то рассказал хозяйке нашей квартиры, что мы гей-пара, которая приехала из России и снимает в ее жилище видео на YouTube. Хозяйка хотела нас выселить, ничего не вернув. Тогда нам помогла одна журналистка. Она брала у нас интервью, я ей рассказал про эту ситуацию, и она сама созвонилась с хозяйкой квартиры и объяснила, что выселять так на улицу — это незаконно. Только тогда хозяйка угомонилась.

На протяжении шести месяцев, что мы находились не в России, мы пытались получить визу в какую-нибудь безопасную для ЛГБТ+ страну. Мы пытались податься в Испанию, в Германию, Бельгию, Нидерланды, Канаду, США, но ничего не получалось. <...> Таким образом, оставался один вариант — Германия. Одна организация пообещала помочь нам сделать визу, но всё тянулось так долго. Когда мы приехали во Францию, мы только подали документы в МИД Германии. Учитывая, какая там очередь, визу мы получили бы только осенью этого года. Тогда мы уже получили беженство во Франции. Мы связывались с организацией во Франции — и за четыре недели получили визу. Это был наш последний шанс. Мы очень переживали, что они тоже не смогут нам помочь.

Здесь, во Франции, мы чувствуем себя намного свободнее. Иногда даже не верится, что можно находиться в какой-то стране настолько свободно. Когда мы только-только приехали, мы были так удивлены, что всем всё равно. Пару дней назад я впервые встретил престарелую транс-персону. Милая бабушка, ноготочки, сумочка, колечки, но был мужской голос и борода. И людям вокруг было без разницы. Никто не обращал внимания — ни мужчины, ни дети, ни мамы с кормящими детьми, ни французы, ни иностранцы. Меня это так удивило и обрадовало. Когда мы гуляем с Хаояном в нашем маленьком городе и держимся за руки, никто на нас даже не смотрит.

Нашей главной задачей во Франции было податься на беженство. Мы боялись, что не получим социальное жилье, потому что приехали с котиком. Организации и люди, которые с этим сталкивались, говорили нам, что с питомцами тяжело получить социальное жилье. Я обежал кучу организаций, которые дают соцжилье, но все отказывали и говорили избавляться от кота. В последний момент мы пришли в Центр интеграции и миграции, и там меня успокоили и сказали, что всё мы получим. Потом начались всякие бюрократические вопросы. Мы составляли историю, отправляли документы, проходили собеседования. Беженство мы получили спустя три месяца после собеседования. Сейчас ждем остальные документы. Каждый день мы ходим на курсы французского языка, дома тоже учим язык. Продолжаем вести наш YouTube-канал.

Именно в социальных сетях мы чаще всего сталкивались с гомофобией. На наш контент часто жаловались, было очень много хейтеров, наши видео часто удаляли. Даже если в видео мы не целуемся и не держимся за руки, а просто стоим рядом, наше видео блокируют за "сексуальную активность". В чём её увидели — я не знаю. Было трудно снимать, но мы к этому привыкли и справлялись.

В реальной жизни мы, конечно, тоже сталкивались с гомофобией. Один раз меня уволили из аптеки. На работу пришла новая коллега, которая случайно увидела мой аккаунт в TikTok. Она начала ко мне агрессивно относиться, настроила против меня заведующую. Они вместе пожаловались в офис, что я якобы плохо работаю. Спустя пару месяцев меня уволили. После этого коллега написала мне и сказала, чтобы я и "дальше наслаждался своими тиктоками". Потом я устроился баристой в кофейню. Коллектив там был толерантный, они знали, кто я. Но директор и замдиректора были гомофобами. Спустя какое-то время меня оттуда уволили, потому что директору не понравилось, что мои подписчики приходили в кофейню и превращали её "в гей-клуб".

Новые принятые в России репрессивные законы влияют не на нас самих, но на нашу аудиторию. Многие испугались и отписались от нас во всех социальных сетях. Они боятся, что за подписку их как-то накажут, хотя это не наказуемо. В прошлом году Роскомнадзор внес наш YouTube-канал в реестр запрещенных сайтов. Мы думали, что это как-то повлияет на нас, но российская аудитория продолжает нас смотреть. В этом году в реестр запрещенных сайтов добавили наш Telegram-канал, но российская аудитория [до сих пор] на нас подписана.

Сейчас в России продолжаются гонения на квиров, с каждым днём они становятся всё активнее. Если не будет организаций, которые нас поддерживают и защищают, я даже не знаю, что было бы. <...> Я считаю, что ЛГБТ-организации в России должны существовать, а квиры должны их поддерживать, в том числе и финансово.

Можно ли продолжать квир-людям жить в России? Как говорят сами гомофобные активисты, правительство и депутаты, можно сидеть дома молча, никому не показываться, не говорить, что мы существуем, говорить о ЛГБТ+ только в плохом ключе. Тогда да — можно продолжать жить в России. Но разве это жизнь? Жить "в шкафу", скрывать, кто ты на самом деле.

Я до 20 лет боролся с внутренней гомофобией, потому что вырос в православной кавказской семье, где меня учили, что геи должны умереть. Я понимаю, что будущее поколение, которое будет рождаться в России, будет иметь проблемы с принятием себя. Вокруг них будет агрессивное общество, у них не будет доступа к информации, не будет мест, где они могли бы ощутить себя в безопасности.

Я переживаю и за будущее поколение, и за тех, кто там остался. Не все могут уехать и не все хотят уезжать. Кому-то мешает отсутствие финансов. Если бы не организации, которые помогают ЛГБТ+ людям, я бы никогда не смог уехать из России. У меня была зарплата 30 тысяч рублей, которая практически полностью уходила на оплату квартиры и на еду. Я бы никогда не накопил денег на переезд из России. Мне кажется, у большинства такая же ситуация. Многие просто не хотят уезжать из родных мест, покидать семью и друзей, родные дома. Я могу посоветовать им только оставаться сильными и бороться за свои права и свободы, но при этом думать о своей личной безопасности, о безопасности родных и близких.

Алиса (имя изменено), Самарская область, 31 год, SMM-менеджер:

— О том, что я состою в отношениях с девушкой, знают все мои друзья. Я всех познакомила осознанно, для меня это было очень важно. Некоторые коллеги тоже в курсе — благо, они адекватные, оценивают меня по профессиональным качествам, а не по сексуальной ориентации. В семье знают брат и сестра, я рассказала им сама. Остальные члены семьи не в курсе: мои родные фанатично религиозны, им этого не понять. Брат и сестра отнеслись абсолютно адекватно и с пониманием.

Наши отношения с девушкой начались уже после войны. Она рассказывала, что её бывшая девушка — из Украины, и после 24 февраля 2022 года их связь нарушилась. Моя возлюбленная тогда думала о суициде из-за разрыва и из-за самой войны. Политическая ситуация часто становилась предметом наших бесед. Благо, мы изначально абсолютно сошлись во мнениях.

Что касается новых законов, то все просто — стало еще больше страха. Живя в консервативном обществе, всегда остаешься начеку, контролируешь, что можно говорить, а о чем лучше умолчать; как и где проявлять степень своей близости. Мы уже привыкли к тому, что всеобщей любви, как к группе t.A.T.u в нулевые, — не будет. Поэтому просто поддерживаем статус "подруг". Здесь очень хорошо помогает мое прошлое: я была в гетеросексуальных отношениях, гетеросексуальном браке и родила ребенка; соответственно, общество не имеет никаких подозрений по поводу меня. Так что, можно сказать, что мои замужество и наличие ребенка немного защищают нашу с девушкой нынешнюю личную жизнь.

Пожалуй, мне повезло: с открытой агрессией я не сталкивалась. Здесь нас обеих опять же защищает мой прошлый брак, никто не подозревает о нашей связи ровно до тех пор, пока мы сами об этом не скажем. Я всегда начеку: нужно четко улавливать настроения людей вокруг.

О своей природе я знаю достаточно давно. Мой первый поцелуй был с девушкой, я много раз влюблялась в представительниц своего пола. Поэтому сразу "сканирую" людей и отметаю тех, кто может относиться негативно к моей ориентации. Конечно, есть всякие подколки и пошлые комментарии от людей и даже друзей, но это уже дело привычное.

Новые законы повлияли абсолютно на всех. Даже на гетеро-персон. Потому что это — глухое средневековье. Стоит ожидать, что таких, как мы, начнут клеймить или нашивать на одежду розовые треугольники (нашивка в виде розового равностороннего треугольника с вершиной, обращённой вниз, во времена нацистской Германии использовалась для идентификации в концлагерях мужчин гомосексуальной ориентации — "Idel.Реалии"). Понятно, что девушкам в этом плане чуть проще, ведь подруги часто ходят, держась за руки. Но и мы в свой адрес пару раз слышали: "Фу, лесбухи".

Сейчас мы просто становимся собраннее, сдержаннее и учимся очень хорошо врать. Мы уже смирились с тем, что гомосексуальность в России — стигма, никто не воспримет нас как семью, все будут лишь показывать неприличные жесты, типа "ножницы", или подносить ко рту два пальца, высовывая при этом язык, имитируя кунилингус. Мы не можем пойти вдвоем в секс-шоп, не можем целоваться в кино. Зато будем постоянно слушать, что "часики тикают", нужно срочно улучшать демографическую ситуацию.

Очень страшно и очень обидно за транс-персон. Им и так нелегко, а сейчас люди просто не смогут скорректировать свой пол. Очень опасаюсь, что возрастет число суицидов.

То, что происходит с Россией, — трагедия. Мы просто повторяем, а местами — усугубляем тот исторический период, который считается самым мрачным. Все время гордясь победой над фашизмом, мы возрождаем его в еще более кощунственном и диком варианте. Мыслей об эмиграции очень много. Хочется уехать, чтобы иметь возможность оформить брак и жить полноценной семьей. Останавливает финансовая сторона вопроса: с начала войны курсы валют взлетели до небес, цены на все выросли, расходы, соответственно, тоже. Возможность откладывать просто исчезла.

Оксана Бода, Удмуртия — Армения, 32 года, основательница независимого лейбла "9Января":

— Я — ЛГБТ-активистка; уехала из России, как только началась война — из соображений безопасности. Но мне пришлось вернуться по личным причинам. После того как Госдума приняла очередные законы о "гей-пропаганде", я уехала уже окончательно.

Интересно, что когда мы с девушкой первый раз уехали, казалось, что в России какой-то Мордор. Читаешь новости и думаешь: "Господи, как люди там остаются? Страшно всё, так всё поменялось, ничего хорошего не осталось". А когда возвращаешься, даже на время, кажется, что ничего не произошло. Бабушки ходят в магазины, люди гуляют с собачками. Будто нет никакой войны, нарушений прав человека, только яйца почему-то стоят не 80, а 200 рублей — и всё. Словом, когда уезжаешь, есть большой соблазн думать, что никакой жизни в России нет, все только и делают, что целуют портрет Путина. Это не так.

Мы с девушкой поселились в Грузии, но буквально на днях перебрались в Армению, потому что в Грузии сейчас тоже начались гомофобные настроения и разговоры о необходимости законов, аналогичных российским.

По мере принятия в России этих законов в нашем окружении происходили интересные вещи: например, знакомые из нашей компании, которые спокойно ходили на ЛГБТ-мероприятия, с которыми мы открыто общались, вдруг поменяли свои взгляды на гомофобные. Люди из одной тусовки вдруг начали писать доносы и, будучи некогда адекватными, вдруг заговорили слово в слово фразами пропагандистов про некий "коллективный запад". Конечно, из-за этого был шок.

Гомофобные законы, которые принимают в России, на самом деле очень сильно влияют на общество. К примеру, у нас в Ижевске есть гей-клуб, и в нём прекратили дрэг-выступления — это когда мужчины выступают в образах женщин. И ещё один гей-клуб — якобы "патриотичный". Основательница прямо говорит, что она поддерживает Путина. И это могло бы быть всё в кавычках, иронично, но нет. Она это на полном серьёзе.

На фоне новых законов люди чаще стали мне писать: а если у меня дома книги по тематике ЛГБТ, что мне делать? Опасно ли их иметь? Опасно ли держаться за руки? Очень много опасений во всех сферах жизни. Но есть и те, кто продолжает ходить в клубы и открыто заявляет о себе. И это, к сожалению, не осознанная смелая позиция, а чаще отрицание. Но и это я понимаю и абсолютно не осуждаю.

Болит ли у меня душа за то, что происходит с Россией? Тут такой момент: я не русская. У меня татарские и удмуртские корни. Поэтому у меня боль, скорее, за малую Родину, за мою родную Удмуртию, за Поволжье. Больно, что всех нас — россиян — под одну гребёнку, будто мы все боремся за какой-то "русский мир". Это не так. Есть разные мнения, у нас разные республики и народы. Вот за это обобщение больно.

Когда я думаю о возвращении домой, я представляю вот эту картинку из "Властелина колец", когда Фродо отнёс кольцо и летит обратно на орлах. Я думаю, если мы и вернемся, то абсолютно другими людьми. Но вернуться — если всё наладится — хочется, хоть я и понимаю, что демократизация — это долгий процесс. Много у кого из уехавших есть надежда, что вот-вот станет лучше, и мы сможем вернуться к родным и близким, которые остались. Но если думать обширнее, наверное, стоит планировать, исходя из того, что мы не вернемся. Я пока не до конца прошла этот процесс принятия.

Сырьжа (это имя предложил герой), Нижегородская область, 22 года, художник:

— Новые квирфобные законы, если честно, полностью развернули мою жизнь. Я никогда особо ничего не планировал, у меня просто было общее представление о том, как будет складываться моя жизнь. Но эти новые законы полностью сломали даже это. Я думал, что спокойно закончу учёбу, начну работать, буду немного заниматься общественной деятельностью и творчеством, а потом смогу как-то начать жить как квир-личность.

После принятия квирфобных законов стёрлось и это общее представление — никакой возможности продолжать жизнь по такому плану у меня не было. Сейчас, по сути, я думаю, как буду дальше жить, как мне быть в принципе.

Кроме того, законы, конечно, очень повлияли на мою открытость. Если до ужесточения политики государства, когда я был подростком, я мог спокойно, не стесняясь, рассказывать о квирности даже в школе на уроке пожилым учителям, то если бы я был подростком на территории, подконтрольной РФ сейчас, я бы так не сделал. Если ещё совсем недавно я мог повесить флаг на окно, теперь я должен очень хорошо подумать, стоит ли так делать.

В повседневной жизни я не так часто сталкиваюсь с квирфобией. Хотя, правда, у меня не раз были случаи, когда надо мной посмеивались из-за внешне очевидной квирности.

Однажды я шёл по улице, и пьяный мужчина, приняв меня за девушку, начал вербально ко мне приставать, называл меня девушкой; я сказал ему, что я не девушка — он сразу изменился, перестал быть таким "ласковым" и, когда я уходил от него, пытался меня догнать и кричал "стой". Поскольку он был пьяным, я легко от него ушёл, просто ускорив шаг. Если честно, не знаю, что это было и что он хотел со мной сделать.

Но наибольшую квирфобию ко мне, к сожалению, проявляли родственники. В этом плане они могли вести себя довольно жёстко; при этом до того, как они узнали о моей квирности, они были очень добры ко мне, были заботливыми, часто — больше, чем я сам. Это странная ситуация раздвоения, как будто у тебя есть две грани одного человека, две грани ваших отношений; как они совмещаются, совсем не понятно.

Я думаю, квирфобия и какие-то другие виды ксенофобии — это во многом продукт современной пропаганды. Если бы её не было, людей в нашей стране, скорее, просто не волновали бы другие люди. Конечно, есть моменты нашей традиционной культуры, которая чаще всё же игнорирует квир-людей, и эти моменты транслируются в повседневной жизни так, как это рассматривает, например Джудит Батлер (американский философ — "Idel.Реалии") с помощью своей перформативной теории гендера: то есть с помощью слов и действий именно неквир-люди и отношения обозначаются как "норма"; как то, как всем нужно жить.

Но я всё равно думаю, что такое отсутствие никогда не даст такой ненависти к квир-людям, как централизованная государственная пропаганда. Да, это тоже в своём роде пропаганда, и наша страна — в отличие от обществ Полинезии, Гуна-Яла, Дине и других — не имеет такой истории традиционного включения квир-людей в общественные структуры, когда они обладают всеми признанной и уважаемой ролью в обществе (так, например, māhū — люди третьего гендера на Гавайях — пользовались уважением как учителя танцев и пения, хранители истории и традиций).

Мне всё равно, что происходит с Россией как с государством. Я смотрю на свою страну, Эрзянь Мастор (страна эрзян и эрзянок — "Idel.Реалии"), столетия находящуюся под контролем России, которая превратила её в место для ссылки преступников, вырубила леса на поташ, отчего обмелели реки, и из них ушла рыба, осквернила могилы, привела язык коренного народа на грань уничтожения и т.д. И я просто хочу, чтобы Россия ушла из всех стран, которые колонизировала или пытается колонизировать сейчас. Хочу, чтобы жертвы колониальных войн, которые сейчас ведёт Россия, перестали страдать. Хочу, чтобы перестали умирать люди.

Самой России могу пожелать только плохого, но, в принципе, если она полностью — без попыток в неоколониализм и так далее — уйдёт ото всех, и у неё будет всё хорошо, я не то чтобы расстроюсь. Мне в основном просто всё равно.

Искандер, Астрахань, 21 год, студент педагогического направления:

— Осознали свою квирность к 12 годам, обошлось без внутренней гомофобии, поэтому считаю, что мне очень повезло. К 18 годам осознали свою небинарность. Гендерная экспрессия (социокультурное представление индивидом его гендерной идентичности, выражающееся в поведении, манере общения, одежде и т.д. — "Idel.Реалии") совпадает с предписанным гендером, поэтому пассую (способность человека восприниматься в желаемом гендере — "Idel.Реалии") за цисгендерного (совпадение гендерной идентичности с приписанным при рождении полом — "Idel.Реалии") мужчину, с пассингом за гетеросексуала особых проблем также не возникает.

Грех жаловаться на то, как жила и живет моя семья и лично я в последние годы, потому что всё могло быть в разы хуже, но я на святость не претендую, поэтому, естественно, сетую на положение вещей. Мне повезло, что я могу воспринимать войну в Украине фоновым кошмаром, который напрямую не относится ко мне и к моим близким — все друзья по обе стороны фронта в безопасности, из родни в "СВО" задействован только один родственник, который поехал в Украину жандармом, сам же я непризывной.

Жизнь даже в городах вроде Питера и Москвы не представляю для себя возможной даже при условии, что война кончится — и чудесным образом произойдет откат в законодательстве касательно права квир-людей на существование. Поэтому планирую эмигрировать после получения диплома. По ряду причин жизнь в шелтере для беженцев и работа с мизерной зарплатой (на большее рассчитывать не приходится — выпущусь я педагогом с низов Волги, а не синьором в Белокаменной) кажутся мне предпочтительнее, чем комфортное проживание в стране, чье правительство уверяет народ в том, что я одним фактом своего существования подрываю ее благополучие. Да если бы!

Единственное, в чем я согласны с пропагандой, так это в том, что во всех бедах нормальных людей виноват пресловутый Запад. Все формы квирфобии — прямой продукт модерна, которого не существовало в таких количествах на территориях вне влияния католической церкви и ей сочувствующих. Подобное же пережил и исламский мир — стоит вспомнить тех же самых османских поэтов, восхвалявших твинков (стройный привлекательный юноша — "Idel.Реалии") в своих стихах.

И мужская, и женская гомосексуальность была повсеместной среди представителей всех сословий что при Иване Грозном, которого самого пытались уличить в однополых связях недруги из Европы, что при Петре I, что при Сталине. Квиры существовали всегда, нас никто не выдумывал и не выводил в пробирках — в отличие от отношения к нам, насаждаемого со времен появления "окна в Европу." Оно-то как раз искусственное, ненатуральное.

С принятием еще более абсурдных законов, чем запрет о пропаганде от 2013 года, естественно, я стали больше беспокоиться о том, что и где я говорю. Так, например, если в средней школе вся параллель знала, что я по парням (кстати говоря, абсолютно никто конкретно в моем классе не относился к этому даже просто неодобрительно — было либо безразличие, либо поддержка), то сейчас же, когда я учусь в университете, сокурсников, которые знают про то, что я квир, можно пересчитать по пальцам.

Про то, изменился ли уровень низовой гомофобии, ничего сказать не могу — 90% времени я провожу с себе подобными, а что про мое племя думает среднестатистический гетеросексуал, мне не настолько интересно.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.