Исследователи памяти выделяют различные ее виды: частную, коллективную, культурную, официальную. Используя эти термины, можно описать происходящее в России с памятью о советских репрессиях и ГУЛАГе как наступление официальной памяти на культурную и коллективную.
Российская власть возвеличивает победу СССР в Великой Отечественной войне и первые полеты в космос. А репрессии — лишение свободы, депортацию, принудительный труд десятков миллионов людей, гибель миллионов, включая как расстрелянных, так и умерших в тюрьмах, дороге, пересылках, лагерях и спецпоселениях, их страдания и страдания их близких — напротив, отодвигает на задний план.
Владимир Путин и его окружение, состоящее в значительной степени из силовиков, не отрицают репрессии. Но роль НКВД в них затушевывается. Во время открытия Стены скорби в Москве в 2017 году Владимир Путин ни разу не произнес имя Сталина и названия НКВД и ГУЛАГ, а ранее высказался против "излишней демонизации" Сталина, назвав ее "одним из путей атаки на Советский Союз и Россию". Память о Сталине представляется властью преимущественно как память об исторической фигуре, под руководством которой СССР победил нацизм. Архивы с делами репрессированных наглухо закрыты. Музей "Пермь-36" "огосударствлен", а народный музей ГУЛАГа в Йошкар-Оле закрыт. "Мемориал" объявлен иностранным агентом. Историк Юрий Дмитриев, открывший Сандармох и сделавший его вместе с коллегами из "Мемориала" местом памяти, приговорен к длительному сроку по преднамеренно грязному обвинению.
Путинская власть стремится к тому, чтобы память о ГУЛАГе была официальной и "дозированной", чтобы в ней не акцентировалась роль чекистов и Сталина, чтобы эта память не бросала тень на победу в Великой Отечественной войне и в ней не было никаких параллелей с действиями власти в настоящем.
Частью планомерного наступления власти на память о репрессиях является благоприятствование Русской Православной церкви в христианизации этой памяти. РПЦ в результате стала главным "оператором" памяти о репрессиях, вытесняя ее, как это произошло на Соловках, и переформатируя таким образом, что главными жертвами репрессий предстают православные священники, как в мемориальном центре на месте Бутовского расстрельного полигона.
Позиция Кремля по отношению к репрессиям усваивается властями субъектов Федерации, транслирующими ее дальше, в частности региональным государственным музеям. Последние очень осторожно расставляют акценты в своих экспозициях и подчас воспроизводят оправдательный нарратив — описывают вклад ГУЛАГа в развитие народного хозяйства.
Наступление официальной памяти отражается и в кинематографе. Появление фильмов о ГУЛАГе в настоящее время — редкость, в отличие от второй половины 1980-х и 1990-х годов. В сентябре 2021 года вышел новый фильм Глеба Панфилова "Иван Денисович" (производство кинокомпании "ВЕРА" и телеканала "Россия" при поддержке Министерства культуры РФ) — экранизация рассказа Александра Солженицына "Один день Ивана Денисовича". Экранизировать рассказ, представляющий собой описание обычного дня заключенного Особого лагеря ГУЛАГа, очень непросто. Режиссер Глеб Панфилов решил эту задачу, реконструировав жизнь Ивана Шухова и изменив смыслы происходившего с ним. Однако вследствие этих реконструкций и изменений фильм Глеба Панфилова отражает не ГУЛАГ, как его описывает Александр Солженицын, а современную официальную политику памяти о репрессиях. Все основные режиссерские ходы Панфилова соответствуют этой политике.
Одно из режиссерских решений — в фильме появилась героическая военная история Ивана Шухова, которой не было у Солженицына. В рассказе лишь коротко описывается, что Шухова посадили за пару дней в немецком плену, из которого он бежал. И пишет еще Солженицын, что Шухов на фронте досрочно вернулся из медсанбата в строй. В фильме же Иван Денисович — герой не столько потому, что ему удалось сохранить в себе человеческое в бесчеловечных условиях "истребительно-трудовых" и особых лагерей, как у Солженицына, сколько потому, что он умело и самоотверженно сражался с немецкими танками под Москвой сразу после участия в параде 7 ноября 1941 года на Красной площади. Военный сюжет вносит в фильм совсем иную драматичность, отличную от той, что присутствует в рассказе Солженицына.
Другое отличие фильма от литературного оригинала — появление заметного религиозного измерения. Шухов в фильме в самые драматичные моменты обращается к богу и благодарит его, связывая с ним свое спасение. А одним из ключевых эпизодов является появление перед Шуховым старицы в исполнении Инны Чуриковой. В произведении Солженицына это измерение совсем не первостепенно. Перед отбоем Шухов спорит с баптистом Алешей о боге, а на его вопрос, почему он не молится, отвечает: "Потому, Алёшка, что молитвы те, как заявления, или не доходят, или "в жалобе отказать"" и неодобрительно рассказывает о зажиточном православном попе, платящем алименты трем женщинам, живущем с четвертой и дающем архиерею "на лапу". Шухов в рассказе обращается к богу в минуты опасности, как при обыске на входе в лагерь, когда Шухов вспомнил, что захватил с собой со строительства обломок ножовки. Но с благодарностью после успешно пройденного обыска не помолился, "потому что некогда было, да уже и некстати".
В фильме, в отличие от рассказа, заключенные строят будущий объект космической промышленности, что соответствует представлению о выдающемся вкладе ГУЛАГа в народное хозяйство СССР.
Но, на мой взгляд, принципиальным расхождением между рассказом Солженицына и фильмом Панфилова является изображение сотрудников НКВД и ГУЛАГа. У Солженицына они банально, но осознанно вершат зло. Особисты из НКВД избивали Шухова, добиваясь признания: "В контрразведке били Шухова много. И расчёт был у Шухова простой: не подпишешь — бушлат деревянный, подпишешь — хоть поживёшь ещё малость. Подписал". А одной из основных фигур среди лагерщиков является лейтенант Волковой, жестокий начальник режима: "Поперву он ещё плётку таскал, как рука до локтя, кожаную, кручёную. В БУРе [бараке усиленного режима, внутрилагерная тюрьма] ею сек, говорят. Или на проверке вечерней столпятся зэки у барака, а он подкрадется сзади да хлесь плетью по шее: "Почему в строй не стал, падло?" Как волной от него толпу шарахнет. Обожжённый за шею схватится, вытрет кровь, молчит: каб ещё БУРа не дал".
У Панфилова сотрудники особого отдела НКВД на фронте и Особого лагеря ГУЛАГа неожиданно оказываются сохраняющими человечность. Они не бьют подследственных и заключенных, объясняют свои действия, ссылаются на правила. Особист возвращает Шухову фотографию семьи, а надзиратель в лагере тайком передает письмо от дочери. А в самом конце фильма Волковой внемлет мольбам Шухова и сокращает ему срок строгого карцера на один день, чтобы он мог освободиться и поехать к дочерям, оставшимся без матери. Предположительно по приказу Волкового в карцер-морозильник Шухову передают ватник и шапку и тем самым спасают от смерти или инвалидности. Фильм заканчивается истовой благодарностью Шухова богу.
Вот такой является и навязываемая российской властью память о ГУЛАГе. Репрессии были, но осуществлялись чекистами с человеческими лицами, которые подчинялись приказам сверху. Гораздо важнее репрессий победа над нацизмом, одним из символов которой является Сталин. А раз так, то не надо его "демонизировать". Предпочтительной является примирительная христианская версия памяти о репрессиях как о том, что осталось далеко в прошлом.
Историк Александр Эткинд назвал свою книгу о памяти о ГУЛАГе "Кривое горе". Российские власти делают все, чтобы память о ГУЛАГе стала стерильной и безобидной для них, и тем самым искривляют горе по репрессированным еще больше. Тем важнее не подчиненная власти работа памяти, которой продолжают заниматься "Мемориал", "Последний адрес", независимые исследователи, краеведы, правозащитники, журналисты и граждане. Именно эта работа сохраняет нашу память о репрессиях.
Точка зрения авторов, статьи которых публикуются в рубрике "Мнения", не отражает позицию редакции.
Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
