В 1941 году четырехлетний Виктор Шарко вместе с мамой и сестренкой был схвачен нацистами в оккупированном Крыму. Его семью обвинили в связи с партизанами. За время войны Виктор прошел десятки тюрем и лагерей в Европе. Побывал в румынском, венгерском и других концлагерях, пока, наконец не попал в один из самых страшных лагерей Третьего Рейха — австрийский Маутхаузен. В день 80-летия со дня начала Великой Отечественной с бывшим малолетним узником Маутхаузена встретилась корреспондент "Idel.Реалии" Екатерина Лушникова.
Семье Шарко удалось выжить лишь благодаря тому, что их взяли работать на австрийскую молочную ферму. В 1945 году Виктора Шарко, его семью и других узников в Австрии освободили войска Третьего Украинского фронта. После войны Виктор Шарко окончил Поволжский Лесотехнический институт имени Горького в Йошкар-Оле. По иронии судьбы, из фашистского лагеря Виктор Петрович отправился в советский, на это раз уже добровольно. Больше тридцати лет он служил инженером по лесному производству в ВятЛаге. Сейчас Виктору Шарко 84 года, он пенсионер, увлекается садоводством, у него двое детей, пятеро внуков и две правнучки. В Кировской области Виктор Шарко возглавляет региональное отделение общественной организации "Союз бывших малолетних узников фашистских концлагерей".
— Виктор Петрович, помните ли Вы, как началась война?
— Конечно, помню. Я родился 4 октября 1937 году в селе Щебетовка Судакского района в Крыму. Когда началась война, мне было почти 4 года, я был очень шустрый. Отца призвали на второй день войны, мы с мамой пошли его провожать. Отец ушел на фронт, он служил в Приморской армии, но провоевал недолго, где-то в районе Одессы или Николаева его ранили осколком от мины, и он попал в госпиталь. Когда советские войска отступали через Крым на Керчь, на Кавказ, людей, знающих Крым, оставляли для формирования партизанских баз и отрядов. Отец тоже остался для связи с партизанами. Вместе с товарищами он вывозил продовольствие и оружие в лес, создавал партизанские базы. А 7 ноября 1941 года фашисты оккупировали Крым. У нас в доме стал жить немецкий капитан, Ганс его звали. По профессии он был энергетик. Очень хорошо говорил по-русски, бывал в Москве до войны. Его брат был немецкий коммунист, тельманец, он сидел в концлагере, а Ганса вызвали к немецкому командованию и сказали: "Если не хочешь в концлагерь, поедешь на Восточный фронт!". К нам Ганс хорошо относился, когда другие немцы хотели что-то отобрать у нас, он нас защищал. Но среди местного населения в Крыму было много таких, кто добровольно пошел служить нацистам. Гитлеровскую армию они встречали цветами и хлебом-солью. Была целая семья по фамилии Шелепа, отец у них служил старостой, а сыновья, которые сдались в плен на фронте, вернулись в Крым и стали полицаями. Они знали, кто комсомолец, кто коммунист, у кого отец высший офицер, знали и сразу начали немцам доносить. Был у нас такой учитель по фамилии Холод, так за связь с партизанами его повесили. Казнь была в сквере перед кинотеатром, и немцы всех жителей выгнали смотреть, как вешают человека.
— На вашу семью написали донос полицаи?
— Соседи. Был у нас сосед один — поляк, так он и донес, что наш отец связан с партизанами. Мы с сестрой во дворе играли, вдруг полицаи на подводах подъезжают и говорят маме: "Катька, собирай своих щенят!". Нас с мамой, сестренкой и тетей — родной сестрой моей мамы и ее семьей, посадили на подводу и повезли в церковь. Церковь не работала, туда сгоняли народ. Все это происходило как раз перед Пасхой, и люди приходили, приносили нам воду и еду. Потом нас погнали по дороге, взрослые шли пешком, а дети ехали на подводах. Я запомнил такую сценку: маленькая девочка ехала на подводе и держала в руках куклу, такая, знаете, красивая кукла, глаза у нее открываются. Вдруг полицай подошел и вырвал у девочки эту куклу, засунул к себе подмышку и понес ногами вперед. Девочка заплакала. Какая-то женщина подбежала к полицаю, хотела отобрать у него куклу, а он ее толкнул, и эта женщина упала. У меня вся эта сценка как сфотографировалось...как будто это произошло вчера! И эта девочка стала потом моей женой, вот так мы с ней познакомились, представляете?!
— Нет, Виктор Петрович, такое представить невозможно! Что же было с вашей семьей дальше?
— Ну что, пригнали нас в поселок Нижнегорск, по-татарски он назывался Ислам-Терек. Там раньше была машинно-тракторная станция, помещение проволокой огорожено, нас туда загнали. И сидели мы там недели две, ни пить, ни есть нам не давали, даже детям. Когда шел дождь, мы эту воду собирали и пили. Люди к нам приходили, через проволоку кидали хлеб и картошку. Потом нас загнали в вагоны и повезли в Симферополь. В симферопольской тюрьме держали пленных советских моряков. Тех, кто не соглашался служить немцам, расстреливали на территории бывшего совхоза "Красный". А потом пришел приказ Гиммлера: "Не стреляйте, не тратьте патроны!". И тогда наших моряков стали сбрасывать живыми в шахты. Конечно, это я сам этого не помню, мне рассказывала мама. Нас с мамой, сестренкой, тетей, ее мамой и дочкой, всю нашу семью повезли в Севастополь и погрузили на пароход. Говорят, это был румынский крейсер "Лола", мы ехали в трюме. А часть людей повезли на баржах, и эти баржи потопили подводные лодки, немцы нам говорили, что советские. Но я уверен, что это сделали сами немцы. Очень много народу погибло. А мы приплыли в Румынию, в город Констанция. Нас вывели на привокзальную площадь, построили, колонну охраняли женщины-надсмотрщицы с собаками. Один румын увидел, что мы все голодные, оборванные, пожалел нас и бросил в толпу корзинку с булочками, а сам кинулся бежать. Так женщина-надсмотрщица собаку отстегнула, скомандовала ей, собака догнала и сбила с ног этого румына, начала его грызть, а эта фашистка подошла и стала плеткой его хлестать. А потом нашла корзинку с хлебом, высыпала все из корзинки и сапогом в асфальт втерла эти булочки. Это сценка у меня тоже словно сфотографировалась…
Потом нас опять погрузили в вагоны и повезли через Карпаты, причем в каждом вагоне у двери пулемет стоял. Когда проезжали маленькие станции, двери были открыты, и румыны на ходу кидали нам мамалыгу - это густая кукурузная каша, она об стенку билась, размазывалась, мы собирали ее со стен и ели. Больше никакой еды нам не давали. В туалет никуда не выпускали. Привезли нас в Венгрию, там был какой-то пересылочный концлагерь. Всех отправили в баню, все мылись вместе: и мужчины, и женщины, и дети. У моей мамы были красивые длинные волосы, она носила косу. Ей фашисты косу обрезали, волосы собрали, объясняли, что это для тюфяков на немецких подводных лодках… Всем дали одежду, такую накидку, на нее прикреплялась бумажка с номером заключенного. Потом стали переводить нас из одного концлагеря в другой, из одного в другой, пока не очутились мы в Маутхаузене.
— Виктор Петрович, что вы помните о Маутхаузене?
— Мы с мамой и сестренкой жили в бараках, там лежаки стояли такие сплошные, мы на них спали, головами к проходу. Каждую ночь умирал кто-то, утром вытаскивали трупы. Параша стояла в бараке — бак и доска сверху лежала. Каждый день было построение на плацу, всех выгоняли, строили, пересчитывали, взрослых уводили на работу. Кормили баландой из брюквы, и там плавало сверху что-то красное, наверное, свекла. Еще давали кусочек эрзац-хлеба с каштановой мукой. У тех детей, что выглядели упитанней других, немецкие врачи брали кровь. Давали немного сахарного сиропа, а потом высасывали кровь. Дети умирали, их тела сжигали в крематории. Крематорий рядом с бараком был. Из трубы все время черный дым валил. У этого дыма был сладковатый привкус, вкус человечины. Я до сих пор его помню. Но мне повезло, у меня кровь не брали. Я тощий был, очень маленький, даже в 10 классе рост у меня был 149 сантиметров.
— Потом вас перевели в тюрьму Вены?
— Да, видать, планида такая счастливая, нас с мамой и сестренкой перевели в тюрьму Вены, в предместье Швехат. Там тоже было построение на плацу, приезжали представители с фабрик, заводов, ферм отбирали людей для работы. Случалось, что матерей забирали, а детей оставляли в тюрьме. Одного мальчика, Женю, ему шесть лет было, на моих глазах разлучили с матерью. Он очень сильно плакал. И вот как-то приехал один управляющий, такой невысокий толстенький немец, и забрал для работы на полях и фермах всех детей и оставшихся женщин. Я помню, мы шли пешком по полям, а на полях зеленела пшеница. Пришли мы в поместье, "экономию" примерно в 6-8 километрах от Вены. Нас поселили в бывший курятник, вокруг был помет, насесты для птицы. Рядом жили французы-военнопленные, их охраняли австрийцы. У австрийцев на этой ферме было много скотины, большие стада, коровы такие белые с рыжими и черными пятнами. Очень красивые и упитанные. Они гуляли на специальной территории, огороженной сеткой. А в самом коровнике был кафель белый, метлахская плитка, автопоилка в углу, коровы уже приучены были, подходили попить, и подача воды включалась автоматически. Все было механизировано. С транспортера навоз убирали, корма подавали, а когда корову доили, а доили ее аппаратом, не вручную, было видно, как молоко циркулировало по прозрачным трубам. Австрийцы обожали своих коров, очень хорошо их кормили.
— А как кормили людей?
— Нам в основном давали фасоль, которую черви поели. И еще мы питались тем, что могли украсть. Воровали корма у коров, подсыпку можно было взять, морковку стащить с огорода. Кроме того, французы получали посылки через "Красный крест", и всегда с нами делились, подкармливали. Там один француз был, его звали Лампопе, мы вместе с ним возили люцерну с полей, я с ним подружился.
— Вас били?
— Был один австриец-управляющий, очень вредный, он нас бил. Как-то мы пасли гусей и увидели, что гуси нашли горох, и стручки дергают. И мы, дети, стали дергать горох вместе с гусями. А в это время австриец объезжал поля, увидел, что мы собираем горох, и отхлестал нас плеткой. А вот другой управляющий-голландец не обращал на нас никакого внимания. У него была жена, один раз она нас даже угостила эрзац-медом. Мед был похож на мороженное, мне казалось, что это необыкновенно вкусно. Самого хозяина поместья мы не видели, он жил в Вене, имел пароходы на Дунае, сахарные заводы, с этих заводов привозили патоку, добавляли в корма коровам. Русские -— народ сообразительный, приспособились из этой патоки "сосунчики" вываривать, они были на вкус такие горькие, но все равно хоть какая-то еда.
— Помните наступление союзных войск?
— Как американцы бомбили Вену, я видел. В десять часов утра сирена начинала выть, объявляли воздушную тревогу, и до пяти вечера самолеты летали, бомбили, не переставая. Один раз самолет сбили, на парашюте спустился чернокожий американский летчик, немцы схватили его и увезли куда-то. А в воскресенье бомбежка прекращалась, американцы воевали по графику, воскресенье -— это был выходной день. Весной 1945 года мы уже стали слышать советскую артиллерию, раздавались пулеметные очереди. Нам велели залезть в траншеи и сидеть там, не высовываться, а траншеи тюками с соломой накрыли. Ночью выпускали, можно было принести еды, управляющий разрешал. Он был чех по национальности, у него детей было пять или шесть, он к нам нормально относился. Потом немцы в саду танк закопали, и стреляли из него по наступающей советской армии. А потом вдруг утром стало тихо-тихо, немецкой речи уже не было слышно. Оказывается, ночью всех немцев перерезали, а нашу траншею хотели забросать гранатами, но Бог отвел.
-— Это были уже советские войска?
-— Третий Украинский фронт. Солдаты плакали, когда на нас смотрели, кто кусок сахара даст, кто американские галеты - такие маленькие соленые, кто орехи грецкие. Один солдатик рассказал: "Я сам с Полтавы, с 39 года как забрали на Финскую, с тех пор воюю, не знаю, мои живы или нет!". А вокруг стояли танки сгоревшие, танкист мертвый с люка свисал, аккордеон валялся в кювете. И почему-то старинный фаэтон стоял, не знаю, откуда он там взялся. Зрелище было страшное фантастическое, много мертвых: и наших, и фашистов. Мертвых похоронная команда забирала. Потом ночью фашистские танки прорвали линию фронта, опять начался бой. А нас отправили в тыл, за двенадцать километров вывезли. Потом мы поехали домой через Австрию, Чехословакию, Венгрию и Польшу. Чехи были очень хорошие люди. Солдата нашего убили, так они ему памятник со звездочкой поставили. А венгры не любили русских, когда мы приехали, комендант нам сразу сказал, чтобы мы ничего не брали у местного населения, потому что ночью отравили взвод солдат. "Надо вам что-то, берите свою посуду, доите коров, хотите есть – вот вам свиньи, утки, гуси!". Курица или поросенок спрячется, а мы: "Дяденька-офицер, убейте нам, пожалуйста, поросенка! Мы голодные, кушать хотим!". Потом проехали Польшу и прибыли в Брест, погрузили нас в вагоны, и повезли в Харьков, а там чекисты всех начали фильтровать. Крымских татар сразу отделяли. Среди возвращающихся из Европы была крымско-татарская семья, сын у них был Куртамет, ему 14 лет было. Их сразу отделили, они из фашистского лагеря попали в сталинский ГУЛАГ. Был указ Сталина о депортации крымских татар, их вывезли на Север 300 тысяч человек. Один мой сослуживец, его фамилия была Новицкий, после возвращения на Родину из Германии, попал в сталинский лагерь и отсидел целых 10 лет.
-— Вы вернулись в Крым?
-— Конечно, нам хотелось домой! Но когда приехали в Феодосию, дом наш стоял абсолютно пустой, только два галстука отцовские висели в шифоньере, все растащили, ничего не было. Отец в госпитале лежал в Виннице, румын его подстрелил, пуля насквозь прошла сквозь череп над глазами. Ему нельзя было заниматься умственной работой, он ходил в лес на охоту, стрелял барсуков и другую дичь. Я пил барсучий жир и стал поправляться. В школу я пошел в 45 году, в нашем классе 44 человека. Некоторые дети ходить не могли от истощения. Учительница на фанере кусочки хлеба раскладывала, примерно по сто граммов каждый и разносила по рядам. Школы у нас не было, разбомбили, мы занимались в какой-то квартире. Доски тоже не было, писали на двери, покрашенной голубой краской. И тетрадей не было, писали на белых полях газет. Мою первую учительницу звали Анна Никитична Ананьева, я ее до сих пор помню, и храню табель за первый класс. А нашей учительнице французского было 83 года, почти как мне сейчас. Она на уроки придет и спит, а нам только этого и надо. Поэтому по-французски я выучил только стихотворение про маленькую птичку.
-— А немецкий язык помните?
-— Нет, не помню. Только два слова: "halt" и " zurück!"
-— Вам бы хотелось побывать на том месте в Австрии, где раньше был концлагерь Маутхаузен?
-— Никто не приглашал, и такого желания у меня не возникает.
-— Вы верите в Бога?
-— В Бога не верю, а вот в своего Ангела-хранителя -— верю. Он меня не раз спасал!
-— Вы получаете компенсацию от Германии как малолетний узник нацистских лагерей?
-— Три раза получал. Первый раз 800 марок, но это давно было, потом присылали еще 260 марок. Потом еще получил от австрийцев 1050 евро. И все. Больше ничего не было. Россия отказалась от компенсации, а вот граждане Израиля до сих пор получают. Ну, ничего, проживем и без компенсации. Нормально!
22 июня 1941 года, через несколько часов после начала военных действий германской армии против СССР, Вячеслав Молотов выступил по радио с известным заявлением: "Сегодня в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…" На самом деле претензии предъявлены были, и война была объявлена в ноте германского МИДа, датированной 21 июня 1941 года.
❌Если ваш провайдер заблокировал наш сайт, скачайте приложение RFE/RL на свой телефон или планшет (Android здесь, iOS здесь) и, выбрав в нём русский язык, выберите Idel.Реалии. Тогда мы всегда будем доступны!
❗️А еще подписывайтесь на наш канал в Telegram.
