Ночью 3 декабря 2019 года в Менделеевске произошло тройное убийство. Пьяный мужчина нанес ножевые ранения бывшей 38-летней супруге, 19-летнему пасынку и двухлетнему сыну. С исполнительным директором казанского женского кризисного центра "Фатима" Мариной Галицкой "Idel.Реалии" поговорили за несколько дней до трагедии. Она подтвердила, что "ситуация с дискриминацией женщин в нашей стране становится хуже".
Марина Галицкая рассказала, сколько женщин ежемесячно обращается в ее организацию, на что они чаще всего жалуются и почему у полиции не хватает полномочий для борьбы с домашним насилием. Галицкая также раскритиковала представленный на днях законопроект о профилактике семейно-бытового насилия.
Хотите сообщить новость или связаться нами?
Пишите или посылайте нам голосовые сообщения в WhatsApp.
— Марина Игоревна, в паблике центра во "ВКонтакте" сказано, что он проходит процедуру перерегистрации. С чем это связано?
— Это связано с тем, что мы очень давно работаем. У нас некоммерческое партнерство, но его уже не существует в качестве формы некоммерческой организации с 2014 года. Мы только что перерегистрировались, дополняли виды деятельности. И так получилось, что через два месяца эта форма устарела, а мы с тех пор не могли реорганизоваться. Теперь мы будем просто некоммерческой организацией. Это технический, а не политический вопрос.
— Сколько человек сейчас работает в центре? С учетом волонтеров.
— В период реорганизации у нас стабильно работает только "горячая линия", потому что на нее поступают звонки. А все остальные так или иначе работают волонтерами. Пять человек у нас работают постоянно.
— Сколько звонков поступает к вам в месяц? И, соответственно, сколько обратившихся после первого звонка продолжают с вами работать?
— Мы принимаем примерно 40 звонков в месяц, если не даем рекламу. Если по телевизору дать рекламу, мы, наверное, не сможем оказать всем адекватную помощь — наши ресурсы ограничены. От двух до четырех звонков в месяц — повторные, это долгосрочное сопровождение.
— А остальные 90-95% звонков? Позвонили, выговорились и все?
— Нет, кто-то пошел к психологам, кто-то — к специалистам по различным видам зависимости.
— На что чаще всего жалуются женщины? На избиения? Обращаются по вопросам аборта?
— Большинство звонков — примерно 25-30% — по побоям. Есть звонки по сексуальному насилию, но гораздо реже. Есть звонки о психологическом насилии, есть звонки по зависимостям. Также есть проблема с детско-родительскими отношениями, а также отношениями с родственниками, коллективом, проблемы одиночества, потеря близких. Эти люди тоже очень нуждаются в психологической помощи. И есть звонки по поводу других людей — они, как правило, касаются побоев.
Наша задача тут — рассказывать, какую помощь может получить пострадавшая от нас и партнерских организаций. Сейчас у нас девочки студентки хотят консультировать, но мы не можем отправить женщину с домашним насилием к студентке. Не потому, что мы студентке не доверяем, а потому что не знаем, насколько это будет безопасно. И для студентки тоже.
— Ваш центр существует с 1999 года. Что изменилось за эти 20 лет? Звонков становится больше или наоборот?
— Изменение статистики связано только с тем, даем мы рекламу или нет. Пропорции, о которых мы говорили, сохраняются.
— На какие средства работает центр? Пожертвования и гранты?
— Да, он всегда существовал только на эти средства.
— В России сейчас реально получить грант на вашу деятельность?
— Мы всегда получали гранты — от разных организаций. В этом году благодаря инициативной группе "Фемкызлар", с которыми мы начали сотрудничать, мы стали собирать пожертвования. До этого нам практически никогда не жертвовали, это были наши собственные деньги, которые мы вкладывали, чтобы центр работал.
— Татарстанские власти гранты давали?
— Да, мы каждый год получали субсидии Министерства экономики на деятельность женского кризисного центр.
"МЫ НЕ МОЖЕМ ЗАНИМАТЬСЯ ОДНИМИ УБЕЖИЩАМИ"
— Представим ситуацию. На "горячую линию" поступает звонок. Девушка жалуется на то, что ее избивает сожитель или муж. Что вы ей советуете?
— Сотрудники не советуют. Они, в первую очередь, оказывают эмоциональную поддержку, что очень важно в такой ситуации. Потом они выстраивают индивидуальный план безопасности. Например, если есть угроза жизни и здоровью, то женщина должна иметь в виду, что ей с детьми нужно будет уйти, ей нужно иметь документы, ключи, деньги, лекарства, одежду. Это абсолютно бытовые вещи. Нужно заранее созвониться с родственниками, друзьями или соседями — у нас же нет убежищ. Есть убежища для женщин с детьми — это две благотворительные организации. Они, конечно, не называют адресов — и только благодаря этому обеспечивают безопасность. Только благодаря тому, что они находятся в партизанских условиях.
— Я читал, что раньше у вас было убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия.
— Убежище было с 2003 года. Но не в нашей организации. Это было убежище для пострадавших от торговли людьми. И это было убежище, куда мы брали женщин, пострадавших от домашнего насилия, потому что они были в группе риска. Мы оказывали помощь пострадавшим от торговли людьми и группами риска.
— А сейчас это убежище существует?
— Нет, потому что все это было организовано на гранты.
— Собственного убежища у вас нет из-за недостатка финансирования?
— Не только. Я хочу сказать, что жертвам торговли людьми помогать гораздо безопаснее — преступники хотят заработать деньги, а не преследовать своих жертв. Я считаю, что если у организации недостаточно ресурсов... От агрессора есть угроза не только самой женщине, но и всем тем, кто находится в убежище — в том числе сотрудникам. Мы должны предоставить женщине безопасные условия. И именно план безопасности это обеспечивает. Иногда достаточно поменять замок, договориться с соседкой.
— Но куда этой женщине уйти?
— Женщина должна уйти туда, где ей будет безопасно.
— Но если у нее нет родственников, она сама должна найти такое место?
— На первом этапе да — сама должна найти. Это на самом деле так, потому что государство не предоставляет убежищ, они есть в ряде регионов, но не в Татарстане.
— Вы поднимали этот вопрос перед органами власти?
— Да, мы 20 лет поднимаем все эти вопросы. Но власти говорят, что это расходная статья, у них возникнут все те же связанные с безопасностью вопросы. Они столкнутся с тем, что там должен быть постоянный бюджет, подкрепленный государственными решениями.
— За все эти годы вы подавали заявки на грант для организации убежища?
— Нет. Мы никогда специально не могли подать заявку ни на "горячую линию", ни на содержание убежища (это очень дорогое удовольствие). Это все всегда существовало в рамках каких-то проектов, которые обычно охватывали разные сферы. Я считаю бесполезным в нашей стране заниматься только убежищами — мы ведь не благотворительная организация. В первом пункте нашей деятельности написано, что мы противодействуем дискриминации женщин.
— А где тут противоречие?
— Мы не можем заниматься одними убежищами. Мы всегда занимаемся просветительской, информационной деятельностью. Мы не можем уйти в лес.
"У ПОЛИЦЕЙСКИХ ТЕ ЖЕ КУЛЬТУРНЫЕ СТЕРЕОТИПЫ В ОТНОШЕНИИ ЖЕНЩИН"
— В своей работе вы соприкасаетесь с полицией?
— Конечно. Мы считаем, что полиция — такой же ресурс для женщины в кризисной ситуации. Как и другие ресурсы — родственники, соседи. Консультация в том и заключается, что женщина должна собрать все ресурсы, а консультант ей в этом помогает. Насилие начинается с изоляции и контроля, когда каждый шаг, поступок и мысль женщины контролирует агрессор. Он ее может не бить.
— Это психологическое насилие.
— Конечно. Это может быть и экономическое насилие. Насилие — это отношение власти и контроля. Поэтому женщине очень важно собрать те ресурсы, которые она потеряла в ситуации насилия (это может длиться годами и десятилетиями). У нас была бабушка, которой 70 лет. И 50 лет она прожила с мужем агрессором. Она позвонила на "горячую линию" и рассказала, что сначала (в молодости) ей неудобно было перед своими родителями, потом думала, что дети вырастут, а потом, что к старости муж одумается, а потом терпеть побои стало опасно для жизни. Наш консультант два года помогала ей, планируя каждый шаг, как уйти от мужа агрессора. И дети там помогали, чтобы у родителей была достойная жизнь. Они помогли разменять квартиру. По статистике, которую сейчас собрал проект "Фемициду нет", дома убивают больше всего пенсионерок. Убивают мужья, половые партнеры, сыновья и внуки.
Был и другой случай, когда женщину направила к нам соцзащита. Она была беременная, с интеллектуальным снижением, избитая своим сожителем. Ей было негде жить, документов у нее не было, и она побиралась около лютеранской церкви. Сожитель забрал документы, выгнал ее и отправил в церковь собирать милостыню. Ее подобрала милиция и отправила в соцзащиту, оттуда ее перенаправили к нам, потому что они не знали, что с ней делать. Там были признаки торговли людьми, потому что ее принуждали попрошайничать, были признаки домашнего насилия, плюс интеллектуальное снижение. Мы ее просто везде водили за руку, ни одна государственная служба нам не отказала. До этого мошенники отобрали у нее квартиру, ее детей отправили в детский дом. Мы обращались и в медучреждения.
Нам удалось вселить ее в квартиру, структурировать долги по квартплате, выселить квартирантов, которых поселили ее родственники. Сожитель документы отдал. Поскольку она очень доверчивая, он мог ей говорить раз в месяц, что любит ее и жить без нее не может — после этого она отдавала ему всю пенсию. И когда у него заканчивались деньги, он ее выгонял и заставлял побираться. Плюс он утверждал, что ему нужен ребенок, которого она родит. Поэтому ситуация была очень опасная — мы официально попросили главврача не отдавать им ребенка, потому что у нее с сожителем на тот момент были достаточно близкие отношения. Ей предложили оставить новорожденного в доме ребенка, она согласилась.
Есть случаи, которые у меня оставляют подвисшее чувство, что нужно было больше надавить на родственников. Они звонили и рассказывали, что их дочь чуть ли не в первый месяц совместной жизни муж начал избивать. Сама девушка была уже в больнице. И мне кажется, может, надо было больше давить на родителей, чтобы они оказали давление, чтобы она с ним больше не жила — он мог ее убить. Я не знаю, чем это в итоге закончилось.
— Вернемся к МВД. Звонит женщина, говорит, что ее на протяжении некоторого времени избивает сожитель. Сама она боится обращаться в правоохранительные органы. Правильно ли я понимаю, что сами вы в полицию не звоните?
— С ее разрешения можем обратиться. Можно порекомендовать пойти на прием к психологу, с которым она может пойти к юристу. Есть и такая процедура — существуют юридические клиники, с которыми мы тоже сотрудничаем. Помогают и уполномоченные по правам человека и ребенка — у них сидит штат юристов, которые могут составить заявление. Это же тоже важно. То есть рассматриваются все варианты. Мы не можем сказать, чтобы женщины не ходили в полицию, но нужно быть готовым к тому, что участковый будет уговаривать забрать заявление. Таких же случаев тоже много.
— Как в целом реагирует полиция на случаи домашнего насилия?
— В настоящее время полиция открыто заявляет, что им не хватает законодательной базы, чтобы защитить людей в ситуации домашнего насилия. Потому что в нашей стране нет процедуры охранных ордеров, которые существуют во всех цивилизованных странах мира. Ведь нельзя защитить человека сразу без охранных ордеров — у полиции нет таких инструментов. Самое безобразное в этой ситуации — это частный порядок обвинения, когда жертва должна собирать все доказательства того, что она пострадала. И стало еще хуже, когда декриминализировали побои в семье.
Все дело в безнаказанности и попустительстве. У нас же как считают: "Если не до смерти, то как бы можно", "Можно контролировать и ограничивать в правах". Общество считает, что этом нет ничего страшного.
— И как с этим бороться?
— Ситуация становится только хуже. Почему я говорю, что мы не можем заниматься одними убежищами — это не имеет никакого смысла, это означает уйти в лес партизанами и охранять избушку. С моей точки зрения это будет выглядеть вот так.
Если не помогать женщинам в частном бизнесе, в карьере, в сфере искусства и культуре, в семейной жизни, если не давать женщинам право выбирать между семьей и карьерой, запрещать заниматься политикой, то все это ведет к домашнему насилию. В комплексе ситуация с дискриминацией женщин в нашей стране становится хуже.
— Вы говорите, что у МВД не хватает полномочий, но мы же помним слова участкового "Будет труп — приедем, опишем".
— Это не единичные случаи. И у нас такое существует, потому что это все в головах.
— Так все-таки дело в законодательной базе или в проблемах в головах?
— Полицейские — такие же люди, которые живут в нашем обществе. И у них те же культурные стереотипы в отношении женщин.
"ЖЕНЩИНА НЕ ДОЛЖНА НАМ ПРЕДЪЯВЛЯТЬ НИКАКИХ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ"
— Вы пытаетесь связаться с теми женщинами, которые вам позвонили, но потом, к примеру, бросили трубку.
— Нет, мы никогда не звоним сами. Если звонят соседи, родственники или друзья жертвы, то консультант рассказывает о безопасности и опасности в этой ситуации. В обязанности консультанта, кроме эмоциональной поддержки, входит выяснение ситуации, насколько она опасна для женщины.
У нас нет практики перезванивать — это может создать дополнительную угрозу. Консультант перезвонит, а там будет агрессор в это время, и это вызовет новую волну агрессии. Мы же не знаем до конца всей ситуации. То есть звонок от консультанта может спровоцировать новый виток агрессии или убийство.
Другое дело, что женщина не должна нам предъявлять никаких доказательств. Мы всегда на ее стороне, мы всегда верим в ее историю и исходим из тех положений, которые она нам рассказывает. Другой информации у нас нет, и мы не будем ее собирать — мы ведь не журналисты.
— Были случаи, когда женщину убили после того, как она вам позвонила и бросила трубку?
— У нас такого не было. Были какие-то очень сложные ситуации, когда женщине требовалась долгосрочная помощь и поддержка. У нас была история, которую мы вели четыре года. Женщина переезжала от мужа агрессора к родителям в деревню. Он прятал документы, бил ее, спекулировал детьми. Ее поддерживали родители, но сам процесс занял четыре года! Когда муж уже понял, что она уезжает и развелась с ним, он даже начал ей помогать.
— В одном из интервью вы сказали, что "в 90-е начал происходить откат в сторону патриархального общества", а "виной тому отчасти большое количество неофитов, пришедших к мусульманству или православию — они воспринимают религиозные правила без культурного контекста". Насколько проблема домашнего насилия зависит от радикальной приверженности той или иной религии?
— Я не считаю, что это напрямую зависит от религии. Я, скорее, говорила о влиянии религиозных институтов на политику.
— Я думаю, многие задумываются, вызывать ли им полицию, когда они слышат, как соседи очень громко ругаются и кричат друг на друга. Что бы вы посоветовали?
— Если они слышат, что происходит что-то экстраординарное, то лучше позвонить в полицию.
— Потом выяснится, что они просто поругались, а ты остался крайним.
— Это зависит от того, какие отношения с соседями. Если мы знаем, что в конкретной семье постоянно ругаются, то мы ничего не будем предпринимать.
— Это если вы знаете соседей. А многие не знают и опасаются того, чем может закончиться эта ссора.
— Если вы не уверены, лучше вызвать полицию. Мы все-таки должны перейти в правовое поле, но пока у нас с этим все очень плохо — у нас большое недоверие власти.
"ПРАВОЗАЩИТНОЕ ДВИЖЕНИЕ ЗАДОЛЖАЛО ЖЕНЩИНАМ!"
— Именно в последние месяцы в России активно обсуждают тему домашнего насилия. Вы довольны этим?
— Я не могу сказать об удовольствии, это все-таки другая история. Одна из проблем существования насилия в таких масштабах — это замалчивание. То, что молчание преодолено — хотя бы на этом этапе — хорошо.
Все это началось года три назад, когда пошел флешмоб, связанный с насилием над женщинами. Я думаю, оттуда пошла волна в СМИ. Когда проблема скрывается, женщины еще больше боятся обращаться за помощью. Во-первых, они считают, что это только с ней происходит.
— И "сама виновата"?
— Да. Общественное давление очень сильное. У татар, как мне сказали, есть поговорка: если в семье что-то неправильно, то жена виновата. И это не только у татар — у русских "сама виновата" еще больше существует. Это очень неприятный аспект. Замалчивание ведет к очень страшным последствиям: к тому, что существующее насилие переходит в норму.
— В одном из интервью вы сказали, что "корень проблемы в том, что на уровне государства нет системного подхода" к вопросам домашнего насилия. А у вас есть ответ на вопрос, почему так происходит?
— Потому что должен быть специальный закон, который с 1994 года почему-то не принимают.
— Вопрос как раз в том, почему так происходит?
— Я не знаю, какие были основания не принимать закон в 1994 году. Правозащитники в 90-е годы этот закон не поддерживали, потому что были законы, которые были для них важнее: это права политических заключенных и заключенных вообще. Правозащитники начали говорить о домашнем насилии только в этом году, когда комитет ООН вынес постановление в отношении России о том, что не принимаются соответствующие меры. Так или иначе в 90-е годы правозащитники не выделяли женщин в отдельную социальную категорию. Я считаю, что правозащитное движение задолжало женщинам!
— А что произошло в наше время, ведь закона до сих пор нет.
— В 90-е годы противников закона было меньше. Я не так давно была на парламентских слушаниях в Госдуме и видела этих противников — это хорошо организованные правые националистические силы. Мне вообще было стыдно, что я русская и православная. Я по-другому русская и православная и к ним отношения не имею.
— То есть вы считаете, что некоторые депутаты лоббируют интересы определенного круга лиц, которые выступают против закона?
— Естественно. Эти "Сорок сороков" (общественное движение, которое позиционирует себя как объединительная платформа для лиц православного вероисповедания с активной гражданской позицией) действуют по принципу секты. Они запугивают многодетные семьи, вербуют их. На тех слушаниях выступали многодетные матери, которые и двух слов связать не могли. Я не видела такого со времен коммунистической пропаганды.
— Каким вообще должен быть закон о профилактике домашнего насилия?
— Все написано в рекомендациях ООН. Там уже есть все документы, которые выработало мировое сообщество, и Россия в этом участвовала. Россия с Луны-то не свалилась.
Должны быть охранные ордера, дела о домашнем насилии не должны быть делами частного обвинения. Должны быть созданы государственные кризисные центры для женщин. В законе должен быть определен порядок взаимодействия правоохранительных органов, медицинских учреждений, социальной защиты и образовательных организаций.
— Поясним, что охранные ордера — это запрет приближаться к человеку на определенное расстояние.
— Да. Женщина может позвонить в полицию и сообщить, что агрессор нарушает предписанное правило — приезжает наряд, это ведь их охранный ордер. Ордер должен вручаться после обращения женщины в полицию. После обвинительного приговора должна быть предусмотрена возможность отправить агрессора на психологическую реабилитацию.
— На сайте Совета Федерации опубликовали текст законопроекта о профилактике семейно-бытового насилия. Вы говорили, что остались им недовольны. Что вас не устраивает в этом документе?
— Должна быть возвращена выведенная из уголовного в административный кодекс статьи о побоях. Законопроект содержит расплывчатые формулировки того, что такое семейно-бытовое насилие и в каких случаях закон применим — это у всех вызывает вопросы: и у сторонников, и у противников закона. Необходимо также уточнить и дополнить круг лиц, на которых распространяется закон.
Нужно предусмотреть создание государственных убежищ, финансируемых из федерального бюджета, при МВД или Минсоцтруде для пострадавших от насилия и тех, кто может стать жертвой насилия на семейно-бытовой почве — хотя бы по одному в каждом субъекте федерации. Необходимо определить расстояние, на которое нельзя приближаться в охранных предписаниях. Это, на мой взгляд, основные недостатки законопроекта, которые могут быть доработаны в рабочей группе.
— Как вы думаете, закон все-таки примут?
— Я не думаю, что его сразу примут. Гарантия его принятия была бы только в том случае, если бы его внес в Госдуму президент — это бы не вызывало вопросов. У меня циничное представление о том, как принимается бюджет. Очевидно, что этот закон — расходный, и в какой-то момент власти подумали: если декриминализировать домашние побои и перевести их в Кодекс об административных правонарушениях, то на этом еще и заработать можно. То есть все дело в финансовой составляющей. Других причин не принимать этот закон я не вижу.
Бойтесь равнодушия — оно убивает. Хотите сообщить новость или связаться нами? Пишите нам в WhatsApp. А еще подписывайтесь на наш канал в Telegram.
