Владислав Иноземцев — о последствиях войны для экономики России: "Устойчивость есть, а развития — нет"

Как война отражается на экономике России? Как себя ощущают регионы в этой реальности и эффективны ли санкции в отношении России? Эти и другие вопросы обсуждаем с доктором экономических наук Владиславом Иноземцевым.

ВОЙНА, САНКЦИИ, ЭКОНОМИКА

— Полномасштабное вторжение России в Украину длится уже третий год. Оно не может не влиять на положение дел в российской экономике. Как бы вы вкратце охарактеризовали последствия для экономики на данный момент?

— Я думаю, главным последствием для экономики явилось то, что Россия полностью перерезала себе любые пути к развитию и к модернизации экономики. То, что мы видим, — это сохранение сырьевой специализации, поворот с Запада на Восток, прекращение инвестиций из развитых стран, которые очень сильно помогали российской экономике, прекращение поставок современного оборудования. В целом такое возрождение советских стандартов и ассортимента производства.

Но, с другой стороны, количественно экономика продолжает расти, что неудивительно, на мой взгляд, — в военной ситуации в рыночной экономике практически всегда можно видеть рост, иногда даже более значительный, чем в России. Это касается и промышленности — в первую очередь военной и многих смежных отраслей, в том числе в регионах; это касается и строительства, и сельского хозяйства, и многих других сфер. В данном случае пострадали только высокотехнологичная сфера в первую очередь и сфера услуг, связанная с распространением информации, наукой и образованием и так далее. Все остальные сектора чувствуют себя достаточно неплохо; и, в общем-то, я не вижу предпосылок для какого-то серьезного кризиса в обозримом будущем. Устойчивость есть, развития — нет.

— Вы упомянули регионы. Экономика России состоит, прежде всего, из экономики регионов. В субъектах федерации, судя по заявлениям властей, все сильнее ощущаются негативные последствия войны. Региональные лидеры признают эти проблемы давно. Так, в декабре 2023 года президент Татарстана подписал указ, который разрешает превышать дефицит бюджета республики из-за санкций и трат на оборонку. О чем это говорит?

— Я думаю, регионы чувствуют себя по-разному. С одной стороны, есть те, кто, безусловно, выиграет от войны. Это регионы, например, на Урале, часть Поволжья, где расположены крупнейшие оборонные предприятия. Это, как ни странно, регионы, которые дают наибольшее количество солдат для российской армии, куда приходят большие деньги в качестве зарплат и, прости господи, похоронных. Многие регионы Южной Сибири, Дальнего Востока, Северокавказские регионы очевидным образом от этого выигрывают. Это ужасно, но сегодня в России смерть — часто более выгодная вещь, чем жизнь.

Что касается других регионов, то у них возникают проблемы. В первую очередь, [речь идет] о регионах угледобычи, где предприятия сталкиваются с ограничением экспорта — это северо-западные регионы, которые своей местной промышленностью были сильно завязаны на Европу, а сейчас столкнулись с проблемой. Это, допустим, Калуга, Калининград, где была сильна автомобильная промышленность, которая сейчас встала.

Что касается Башкортостана и Татарстана, то это такая средняя группа регионов с точки зрения воздействия войны — они сталкиваются с бюджетными проблемами, но, на мой взгляд, бюджетная проблема — это то, что в России решается легче всего. Да, региональный бюджет может быть в дефиците, но я абсолютно убежден, что дефициты будут покрыты федеральными дотациями и каким-то иным образом из центра. Власти сейчас максимально заинтересованы в том, чтобы никакого недовольства или серьезных экономических проблем в регионах не возникало.

Я еще раз повторю: деньги — это то, что у Кремля до сих пор есть, и то, чего у него будет много. Проблема сегодня — не столько в деньгах, проблема — в рабочей силе, которая в очень большом дефиците; и, видимо, будет в еще большем. Проблема в некоторых случаях — в технологиях, которых неоткуда взять, в комплектующих, цепочки поставок которых разорваны.

Но что касается денег, то я бы здесь рассматривал это как самую последнюю проблему. Мы видим, что в течение года бюджетный дефицит очень резко сократился — по итогам восьми месяцев он составляет приблизительно 0,2% ВВП, это очень небольшая сумма. Речь идет о дополнительных доходах, которые будут распределяться в октябре еще в рамках бюджета этого года. Плюс к этому Путин буквально позавчера заявил (интервью записывалось 19 сентября — "Idel.Реалии"), что бюджет на 2025 год и дальше будет предполагать сохранение и рост военных расходов. Поэтому государство ведет себя так, что деньги для него — не проблема. Я думаю, многие региональные дыры будут закрываться таким образом.

— Башкортостан и Татарстан — в лидерах по количеству погибших на войне в Украине; по крайней мере, среди тех, кого смогли выявить. В этом смысле проблема не только в деньгах, вы правы. Но между тем есть и другая проблема. Башкортостан и Татарстан спешно пытаются обзавестись новыми внешнеторговыми партнерами. Вы уже говорили про поворот на Восток: в обеих республиках Китай не просто поднимается все выше в списке партнеров, но и увеличивается доля во внешней торговле регионов. До полномасштабного вторжения они в большей степени торговали со странами западного мира. Получается, от авантюры Москвы в регионах зависит буквально все, в том числе торгово-экономические возможности?

— Конечно. В результате путинского правления регионы в России находятся сейчас в абсолютно подчиненном положении. Поэтому вы правы, когда говорите, что зависит практически все.

Конечно, торговля сейчас будет переориентироваться, и вопрос здесь стоит двояко: с одной стороны — с точки зрения экспорта, с другой стороны — с точки зрения поставок. Все, что касалось высокотехнологичного импорта из Европы, Россия не увидит еще достаточно долго. Будет контрабанда, есть параллельный импорт — это все будет идти; на Западе будут придумывать новые варианты противодействия этим поставкам, они будут умеренно эффективными, но своей цели в полной мере не достигнут.

А что касается Китая, то Россия сейчас становится фактически его экономическим заложником. По многим товарам зависимость от китайского импорта уже превышает 60%. Доля компьютеров, смартфонов, китайских автомобилей существенно выше на внутреннем российском импорте, чем 60-70%. Это то, что Путин выбрал, этот его уклон на Восток был заметен давно, но сейчас он стал фактически неизбежным. И альтернативы этому в ближайшие годы не просматривается. Да, такого рода изменения, несомненно, будут происходить и в региональной экономике.

— Вы упомянули о противодействии Запада. Считается, что санкции, перестройка экономики на военные рельсы, а также искажение стимулов в экономической системе наносит серьезный вред. Однако, как отмечают многие эксперты, эффект проявится в долгосрочной перспективе. Означает ли это, что тем же Башкортостану и Татарстану придется еще сильнее затянуть пояса?

— В чем сейчас происходит затягивание поясов? Вся статистика уверенно говорит, что доходы населения растут, причем существенно; в том числе в крупных промышленных регионах, к числу которых относятся Башкортостан и Татарстан и многие другие поволжские регионы, они растут с опережающими темпами.

То есть я не до конца понимаю суть затягивания поясов. Если речь идет о региональных бюджетах, то да — у них будут провалы. Но я еще раз повторю: я абсолютно убежден, что власть в Москве будет нивелировать эти проблемы. Поэтому про затягивание поясов я бы говорил сейчас весьма осторожно; наоборот — последние годы являются первыми за два десятилетия, когда доходы населения начинают существенно расти.

Что касается санкций. Они, наверное, когда-то проявятся, но они проявились давно в том плане, что российская экономика перестала качественно развиваться. В нулевые годы, даже в десятые годы шел быстрый процесс структурной перестройки и технологического совершенствования. Та же нефтяная промышленность и в Западной Сибири, и в Поволжье сделала огромный рывок вперед за счет западных технологий. То же самое можно сказать про нефтепереработку, которая за последние пятнадцать лет была переведена на западное оборудование. В этом отношении ничего подобного в ближайшие десятилетия не случится, работать придется на китайских агрегатах, если какие-то поломки или удары со стороны ВСУ случатся и так далее. Развития нет. В этом отношении санкции работают, они сделали свое дело, они подготавливают все более серьезное отставание России от современных экономик.

Но что касается текущей ситуации, они [санкции] не мешают ни увеличению доходов населения, ни количеству увеличения производства. То же самое ВПК наращивает производства на десятки процентов в год; и все рассказы о том, что Россия во время войны столкнется с дефицитом снарядов или ракет, оказались обманчивыми — эти прогнозы не сбылись.

Поэтому мне кажется, здесь нужно разделять ситуации. Санкции — это в первую очередь некое действие, которое обусловлено морально-этическими соображениями относительно того, что страна, которая начала кровавую агрессию, должна стать международным изгоем. Это правильно. Но в российском случае это не влияет на власть серьезным образом, потому что не наносит с одной стороны достаточного ущерба, а с другой — не приводит к усилению протестных настроений населения. Когда-то это сработает, когда-то война закончится, когда-то экономика начнет перестраиваться обратно и столкнется с серьезными проблемами. Но пока война идет, пока государство платит деньги и пока действуют эти искаженные пропорции, я думаю, никаких серьезных экономических потрясений в ближайшие два или три года ждать не следует.

— Тем не менее за первую половину этого года 35 крупных татарстанских компаний уменьшили налоговые взносы на прибыль в бюджет республики на 17,5 млрд рублей в сравнении с прошлогодними показателями за аналогичный период. Это падение почти на 5,5%, сообщил Рустам Минниханов.

— Мы знаем, что со следующего года налог на прибыль повышается до 25%, поэтому в следующем году об этом никто не вспомнит. Да, прибыль снижается; не везде — допустим, в банковском секторе по России прибыль в этом году вновь будет рекордной. Опять-таки, Кремль видит это — и он предпринимает попытки, как говорит Путин, донастроить налоговую систему. Донастройка приведет к тому, что со следующего года предприятия будут платить не 20% налогов на прибыль, а 25% — и все это снижение будет покрыто.

Конечно, бизнесу, значительному числу предприятий будет тяжелее, издержки растут. Но с другой стороны, надо понимать, за счет чего сейчас падает прибыль бизнеса? Она падает во многом за счет того, что резко увеличиваются издержки, в том числе на зарплаты. Доходы населения растут быстро, зарплаты растут, номинальное выражение — порядка 20% в этом году по большинству позиций. Дефицит рабочей силы растет. И это означает следующее: то, что недополучит бизнес, получат люди: они пойдут в магазины, они купят товары, производители этих товаров получат дополнительную прибыль, сами граждане в следующем году заплатят еще более высокий подоходный налог — и государство всё вернет.

Понимаете, можно находить очень много слабых мест в российской экономике — их много, я не сомневаюсь. Но если мы говорим о том, могут ли эти тренды изменить отношение к войне, заставить Кремль поменять свою стратегию — мой ответ: категорически не могут. Россия имеет большие возможности для экономической адаптации как минимум на диапазоне двух лет от сегодняшнего дня; я не вижу ничего, что в экономике могло бы подвигнуть Путина прекратить свою безумную войну. Этот момент очень важен.

Да, у отдельных бизнесменов или групп населения ситуация будет усложняться, будет много проблем. Качество продукции будет снижаться, новую еду, которая продается в магазинах, будет невозможно есть, но она будет продаваться, она будет красиво упакована, народ будет ее покупать, зарплаты будут номинально и реально расти, согласно данным статистики. Это будет скрашивать общую ситуацию уныния. Конечно, народ не жаждет продолжения войны, он не в восторге от происходящего, но каких-то явных проблем, которые вызвали бы его протест, нет и не предвидится.

— Очевидно, что положение в этой реальности разных регионов разное. Есть один регион, который за последние десятилетия эти пояса никогда особо не затягивал, а наоборот позволял и позволяет себе многое — это Москва. Как вы объясните этот феномен, когда даже после двух с половиной лет довольно ресурсоемкой войны и санкций жизнь там не только не изменилась к худшему, а в некоторых аспектах даже улучшилась: например, в сфере потребления или сервиса. На этом фоне положение многих других регионов ухудшается. Вы не считаете, что это может вызвать какую-то рефлексию у населения?

— Боюсь, что не может. Население ни на что уже не рефлексирует. Что касается Москвы, то вы правы — там ситуация не ухудшается, мягко скажем. Мы видим рекордные темпы инфраструктурного строительства; например, метро никогда не строилось такими темпами, сейчас оно строится за год больше, чем строилось за пять лет в 2000-е и 2010-е годы. То же самое касается всяких прочих инфраструктурных проектов — легкие железные дороги, пересадочные центры и так далее. Жилищное строительство — колоссальный бум и в Москве, и в Московской области. Доходы населения тоже существенно растут. Москва в 2023 году заплатила 19,6% всех налогов, которые платят в России. Это действительно продолжение концентрации денег и ресурсов в Москве и отчасти в Московской области.

— То есть Россия еще больше централизуется, я правильно понимаю?

— Во время войны это вполне понятный процесс — еще больше централизуется. Плюс к этому мы понимаем, что в Москве живет большая доля самых богатых россиян, которая платит основной объем подоходного налога; большое количество капитала вернулось в Москву и центральный регион после объявления западных санкций. Огромное количество денег, в том числе коррупционных доходов, которые сосредоточены в Москве, до начала войны уходило за рубеж на офшорные счета, на покупку недвижимости, а сейчас уже не уходит. И Москва это прекрасно показывает, потому что и цены на недвижимость в Москве и Подмосковье (даже на дорогие объекты) резко шли вверх за последние два года.

По сути, раньше из России был постоянный уход денег сверхбогатых людей, а сейчас он прекратился, поэтому возник бешеный спрос на продукцию и товары очень высокой ценовой категории. Где они сосредоточены? В Москве. Где сосредоточены покупатели? В Москве. Где получают налоги от этих оборотов? В Москве. Поэтому это и есть основная причина того, что сейчас происходит в отношении Москвы и регионов. Москва богатеет и будет богатеть, потому что для России Москва сейчас заменила Европу. Всё, что можно было купить, те деньги, которые можно было отогнать в Европу, сейчас можно отогнать в Москву и купить недвижимость не на Лазурном побережье, а где-то в ближнем Подмосковье. Вот, собственно, эффект санкций в том числе.

— Как сообщает издание "Важные истории", официальные расходы бюджета 2024 года на оборону составляют 6% ВВП. Если добавить расходы, размазанные по другим статьям, то по самой максимальной оценке их можно оценивать в 9% ВВП. Много ли это?

— Это реалистичная оценка, так оно и есть. Я думаю, что размазано очень много. Это касается, например, и линии МВД, и Росгвардии, это касается и инвестиций в промышленность, которые могут подходить по другим статьям бюджета, но реально идут в оборонку. Это касается в том числе затрат региональных бюджетов на военнослужащих — например, подписание контракта, за который платят уже миллионы рублей, как в Москве и Петербурге, или больше миллиона, как в Екатеринбурге и Краснодаре. Они проходят по региональному бюджету, но в то же время, безусловно, являются военными тратами.

Много это или мало? Я обратил бы внимание на две цифры. Официальные расходы — где-то 6,7%. Это уровень расходов американского бюджета на военные нужды в 1986 году. <...> Второй пример — это пример более радикального государства с точки зрения оборонных нужд. Это Израиль. Если мы возьмем период с 70 по 90-й год, средние расходы Израиля на оборону в отношении к ВВП составляли 18,6% ежегодно. Все эти годы в Израиле не было ни одного года рецессии, средние темпы экономического роста были 4,3%.

— Да, но Израиль не был под санкциями, как Россия сейчас.

— Не был. Но санкции в данном случае совершенно не влияют, потому что мы имеем рыночную экономику, 60% занятости в частном секторе, предприятия очень гибко реагируют на все изменения, то есть если закрываются поставки из Европы, то через параллельный импорт они перестраиваются на Турцию, Китай, ОАЭ за несколько месяцев. Да, санкции как бы существуют, но для внутренней экономики они сегодня не являются существенным фактором, потому что санкции, по большому счету, влияют в двух отношениях — в отношении инвестиций (вы не можете купить оборудование) и в отношении цен на нефть. Если бы они были действенными, если бы было полное эмбарго, то российская экономика наверняка бы рухнула.

Но всего, что удалось добиться, — это несколько увеличить дисконт на нефть Urals и заставить Россию переориентировать экспорт в Индию, Пакистан и другие дружественные страны. Поэтому, по большому счету, с точки зрения функционирования внутренней экономики, с точки зрения поступлений по экспорту радикально ничего не поменялось. Даже итог этого года по внешней торговле, прогнозы которого делает Минэкономразвития, показывает, что к 2023 году будет умеренный рост на 3% товарооборота с зарубежными странами.

Понятно, что Китай является главным торговым партнером, уже давно не Европа, но всё равно торговля не снижается. Экспорт нефти и нефтепродуктов по итогам этого года тоже существенно не снизится по сравнению с 2023 годом. Поэтому санкции имеют умеренное влияние. А вот то, что касается внутри, — огромное государственное вложение в ВПК, огромные выплаты, порядка трех триллионов за последние 12 месяцев в пользу военных (как живых, так и погибших), большие льготы, которые до последнего времени существовали в ипотечном секторе... Вот эта накачка деньгами поддерживает экономический рост, и государство пока не собирается менять этот курс, насколько я понимаю. Даже Путин на днях сказал (может, я это уже упоминал), что расходы бюджета на оборонные цели в следующем году или в 2026-м никак не уменьшатся.

ПЕРЕУСТРОЙСТВО РОССИИ ПОСЛЕ ПУТИНА

— 18 сентября 2024 года в The Moscow Times вышла ваша колонка. Вы, среди прочего, рассуждаете в ней о действиях Кремля в отношении Чечни в конце 90-х годов. В частности, вы пишете: "Усмирение" Чечни вернуло этот совершенно бесполезный инородный элемент в контур российской политической конструкции, утвердив её имперскую природу и в той или иной форме потребовав укрепления экспансионистских трендов". Под фразой "бесполезный инородный элемент" вы имеете в виду тогдашнюю Чечню?

— Да. И нынешнюю.

— Сегодня из уст разных башкирских и татарских активистов мы слышим, что они хотели бы идти своим путем; имеется в виду получить независимость. Башкортостан и Татарстан являются "инородными элементами" для России?

— Очень хороший вопрос. Я исхожу из следующего. Дело в том, что Российская империя, которая создавалась на протяжении многих сотен лет, в значительной мере была похожа на западные империи, потому что сочетала в себе два элемента. Элемент, который был основан на так называемой поселенческой колонизации, когда московиты выдвигались на Восток и достигли Тихого Океана, расселившись по огромным территориям. Потом уже была присоединена Украина, возник триединый российский центр: Новгородский, Московский, Киевский. Но в любом случае славянские племена, люди, которые жили в Москве и вокруг нее, колонизировали огромные пространства и стали большинством населения на этих территориях. То же самое происходило с европейцами в Северной Америке.

Другая волна — это была волна колонизации на юг, когда Российская империя захватывала территорию Северного Кавказа, Центральной Азии в XIX веке. В этом контексте здесь русские, белорусы, украинцы, славянские племена и народы никогда не становились большинством на этих территориях. Это то, что европейцы делали в Азии и в Африке. В этом отношении распад СССР действительно был крушением империи, но он прошел по очень искусственно созданным границам. Северный Кавказ, где русское население сегодня составляет несколько процентов, ни по каким причинам не мог оставаться в составе Российской Федерации, потому что это была военным образом оккупированная территория, которая ни культурно, ни экономически, ни социально не могла быть, на мой взгляд, интегрирована в Россию нормальным образом.

Поэтому если бы Чечня, а заодно Ингушетия и Дагестан в начале 90-х годов покинули бы пределы Российской Федерации или ещё во время распада СССР были бы объявлены союзными республиками и получили независимость, я бы считал, что это было бы огромным благом. Этого не получилось, поэтому Россия, не будучи в состоянии мирным образом интегрировать эти территории, вновь начала войну в Чечне. Она победила ценой огромных жертв и колоссального экономического перенапряжения. Она политически включила эти территории в состав России. То, как там функционирует власть, как устроено общество, не делает их российскими ни в каком отношении.

Что касается Татарстана и Башкортостана, то я абсолютный сторонник того, чтобы Российская Федерация в ее нынешнем виде была распущена и переучреждена. Конечно, и башкирский, и татарский народы имеют полное право на самоопределение — здесь нет никаких сомнений. К чему приведет это самоопределение — другой вопрос. То есть моя позиция заключается в следующем: Российская Федерация в нынешнем её виде — это имперская структура. Она не может подавлять интересы и чаяния своих нерусских народов, она не может успокоиться в своих нынешних границах, потому что это не национальное государство — это империя.

Победа в Чечне, в общем-то, привела к тому, что да — мы можем управлять соседними народами; если мы не потеряли Чечню, то почему мы потеряли Украину? Почему мы потеряли Закавказье и так далее? Элемент этой имперскости в 90-е годы, а уж с приходом Путина был очень сильно внедрен в российское сознание.

Что касается будущего Российской Федерации, то я не выступаю за то, чтобы делить страну на ряд регионов, как предлагают и настаивают очень многие наши оппозиционеры, я уж не говорю про украинцев. Но я считаю, что если в России появится демократическое, не диктаторское правительство, то одним из его первых шагов будет вопрос либо о новом федеративном договоре с огромными полномочиями для республик, либо просто о временном роспуске и пересборке этой федерации. Если какие-то регионы не захотят участвовать в ней именно как субъекты с гораздо большими правами, чем сегодня, то альтернативы их выходу я не вижу.

Но это должен быть не выход через восстание, как это было в Чечне — это должен быть вполне цивилизованный развод, который был, например, в Чехословакии; когда проводится референдум: если большинство населения региона голосует (причем национального региона, я не говорю, что Тульская область может выйти) за создание национальной республики, национального государства, например, татарского народа, то дальше объявляется переходный период: например, на 10 лет. За это время новые органы власти в Татарстане должны провести переговоры (как они пытались сделать в 90-е годы с Москвой) о том, как будет организован обмен товаров, движение капиталов, переезд населения в случае чего, визы, свободный въезд, кто занимается сбором налогов, таможенных пошлин, все, что угодно. Очень много вопросов. По сути, полностью с нуля передоговориться о разделении полномочий. Когда договор достигнут, проходит время, проходит новый референдум: если граждане готовы при условиях, которых удалось договориться, еще раз проголосовать за независимость, я не вижу в этом ничего плохого.

Проблема России заключается в том, что сами русские никогда не имели национального государства. Они всегда были имперской нацией, которая сначала заботится о территории, а потом уже об исторической памяти, о собственном самоопределении, национальных элементах и так далее. Вот национальное русское государство вместе с татарским национальным государством, башкирским, якутским — это гораздо лучшая перспектива для нынешней Российской Федерации и для мира, чем то, что мы сегодня имеем.

— В нашем проекте мы традиционно задаем один вопрос всем гостям: а что после Путина?

— После Путина, я уверен, будет очередная — может, недолгая, но совершенно радикальная — демократизация и поворот к Западу. Вся российская история последних 150-200 лет показывает, что любая попытка изоляционизма, диктаторства оборачивается резким ренессансом стремления к свободе и к Европе. Это было при Александре II после Николая I, это было во времена начала XX века после Александра III... В советское время это был ренессанс Хрущева после Сталина, Горбачева после Брежнева.

Я абсолютно убежден, что после Путина наступит отрезвление и поворот к западным ценностям, к демократии и против имперскости, войны и террора. Насколько долгим он будет, сказать очень сложно; мы думали, он будет долгим в 90-е годы, но Александр Янов (советский и американский историк, политолог и публицист — "Idel.Реалии") был абсолютно прав, когда говорил про "веймарскую" Россию.

То есть будет стремление к демократизации, но оппонировать ему снова будут очень сильные силы, как это было в 2000-е годы. Многое будет завидовать от позиции Запада. Если он снова скажет "пусть Россия развивается своим путем, мы не хотим её интегрировать ни в НАТО, ни в Евросоюз", как это было в 90-е годы, то она снова скатится в фашизм. Если Запад станет умнее и попытается каким-то образом интегрировать ее так, как интегрировал Германию после Второй мировой войны, то развитие будет более успешным. Но попытка измениться в лучшую сторону будет очевидна, то есть больше диктатуры после Путина, чем при Путине, не будет 100%. А уж каким образом это обернется лет через 10-15, мы сейчас сказать не можем.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.