"Коллективная ответственность будет такой же, какой она была для нацистской Германии": Сергей Лейбград — об эмиграции в Израиль

Самарский поэт и журналист Сергей Лейбград в начале июля покинул Россию и уехал в Израиль как репатриант. С закрытием "Эха Москвы" и его региональной редакции Лейбград потерял работу. Четыре месяца до отъезда он практически не покидал собственную квартиру, не выходил на акции протеста и занимался релокацией своей семьи. "Idel.Реалии" поговорили с ним о том, почему он уехал из России, о чувстве вины и коллективной ответственности и о свободной прессе.

О ВОЙНЕ И ИЗОЛЯЦИИ

— Что вы почувствовали 24 февраля, когда узнали, что российские войска вторглись на территорию Украины?

— Я это переживал очень болезненно. Последние два года, пока принимались поправки к Конституции и уничтожались последние остатки демократического государства, для меня было очевидно, что война неизбежна. Мне говорили, что я паникёр, алармист, но было предчувствие наступления настоящего фашизма, терроризма, мафиозного режима, который называет себя патриотическим.

25 февраля на "Эхе Москвы в Самаре" у нас был эфир, и я на нём был самым нервным — при том, что мы говорили с человеком из Киева. В общем, для меня война стала катастрофой и огромным испытанием — и всё, что было до неё, теперь воспринимается как игра. Мы попали в трагическую историю, и после 25 февраля стало трудно жить в России, когда нам сначала предложили выходить в эфир, но не употреблять слово "война", а потом "Эхо" было полностью закрыто.

Грешно говорить о своих переживаниях на фоне того, что происходит в Украине, что происходит с теми, кто получает реальные сроки в России. Но последние четыре месяца я пробыл дома. Я смотрел "Настоящее время", "NEXTA", бывших журналистов "Дождя", "Эха". Выходил только гулять с собакой — и для меня было невыносимо смотреть, как спокойно ходят вокруг мирные убийцы или пособники убийц, и все всё понимают. Потом приходил вечером и, как грешник, писал стихи, которые разместил в Facebook после переезда.

Я подписывал антивоенные петиции и чувствовал муку, сидя в подполье. Было несколько звонков с угрозами, приходил участковый и предупреждал о том, что всё запрещено. 14 марта я записал видео с антивоенными стихами — просто для того, чтобы обозначить, что есть я и есть моя позиция. А потом сидел, никак не высказывался, чтобы можно было скорее выехать моей семье и мне.

Помимо того, что невыносимы каждодневные убийства, для меня ещё тяжело, что людям, с которыми я общался, как выяснилось, надо что-то объяснять. Это и бывшие "эховцы" Сергей Курт-Аджиев, Талгат Мусагалиев, Таня Брачий, которые работают сейчас на "Комсомольской правде"… Я и сам не готов был к решительным протестам. Не готов был поступать так, как Илья Яшин (политик находится в СИЗО по обвинению в "фейках" о российской армии за стрим на YouTube, в котором он рассказал об убийствах в Буче — "Idel.Реалии"). Но для меня было невозможно сотрудничать и делать вид, будто ничего не произошло.

ОБ "ЭХЕ МОСКВЫ" И МИХАИЛЕ МАТВЕЕВЕ

— Тяжело переживали закрытие "Эха Москвы"?

— Моя жизнь связана с "Эхом" с 1997 года. В разное время был редактором, делал авторские программы. В последние годы происходила монополизация разрешённых либеральных СМИ, которая была для меня болезненным явлением. Приходилось выбирать между полной невозможностью говорить и хоть какой-то возможностью, неким разбавленным вариантом. Да, были возможны Виктор Шендерович, Гарри Каспаров, Сергей Пархоменко, Михаил Ходорковский. Но в то же время в эфирах появлялись люди с абсолютно людоедскими взглядами: Сергей Лавров, Дмитрий Песков, Маргарита Симоньян и так далее. Заурядные, профашистские и холуйские чиновники, лгущие головы, которых если и звать, надо было деконструировать, а не кивать им.

После решения о блокировке эфира "Эха" для самарской редакции оставалась возможность вещать в YouTube. Однако местный спонсор — это такая странная структура, которая не могла быть ни либеральной, ни демократической, и пыталась выстраивать бизнес. Даже разговор о том, что кто-то жертвует собой, что радио уничтожают, а руководство ни за что не отвечает — он сложный этически и психологически. Правильно было бы либо сразу уходить, ещё давно, либо продолжать сейчас работать в таких условиях. Однако до 4 марта я ещё мог испытывать иллюзию, что я прямо говорю и чист перед своей аудиторией, она была постоянной, которая не сошла с ума и понимала, что чёрное — это чёрное, а белое — это белое.

— Как вы отреагировали на то, что самарский депутат Госдумы от КПРФ Михаил Матвеев, по сути, поддержал войну в Украине?

— Матвеев — людоед, провинциальный периферийный советский историк. В России в целом и в Самаре в частности политика деградировала до уровня идиотизма и кретинизма, и сколь-нибудь неуправляемый Михаил Матвеев по сравнению с остальными казался хорошим. Он что-то делал, мог приходить к нам в эфиры и разговаривать. Несмотря на свои националистические и сталинистские взгляды, отстаивал демократические права. И вот этот человек проходит в Госдуму, не понимая, что любое насилие — это отвратительно, что империя — это прошлый век. Как бы критикует Владимира Путина за то, что он имперец и плохой фюрер, при этом утверждая, что ещё восемь лет назад надо было захватить Украину и что Украина не имеет права на существование.

— Вы считаете, что он действительно не понимает?

— В этих условиях он, скорее, делает вид, что не понимает. Я ему раньше говорил, что чем больше будет акций по поддержке Крыма и Донбасса, тем больше будет запретов. Он отвечал, что это не связанные вещи. Вроде бы не понимал, что употребление слова "присоединение" в отношении Крыма — это укрепление диктатуры, но продолжал через это выживать как политик.

О НЕЗАВИСИМЫХ СМИ И УГРОЗАХ

— Остались ли в Самаре СМИ, которые могут себе позволить высказываться свободно?

— Это невозможно. Мы же видим, что происходит. Несколько независимых людей в Самаре осталось. Я считаю, что со мной обошлись по-вегетариански — подожгли балкон и несколько месяцев терроризировали звонками с угрозами и речами Гитлера, к которым я привык. Я представляю, в каком состоянии были навальновские мальчики и девочки, что испытывает правозащитница Людмила Кузьмина. Заблокированное информагентство "Засекин" пытается выживать, оно, по сути, последнее остаётся сейчас из негосударственных СМИ. Но рассуждать о местных проблемах и называть войну "спецоперацией" — это вторично и третично, и это сложно называть независимостью.

— Вы считаете, что для "Засекина" было бы лучше закрыться совсем вместо того, чтобы использовать слово "спецоперация" вместо "война"?

— Эта война — главная тема. Для меня, для вас и для Дмитрия [Лобойко](издатель ИА "Засекин" — "Idel.Реалии"). Я думаю, что сейчас, в криминально-фашистском государстве, разбираться, кто больше или меньше ворует — значит, делать вид, что всё нормально. "Засекин" выходил по собственной инициативе, когда я был редактором, и выходит так до сих пор, для своего круга читателей. Я думаю, было бы лучше, если бы Дмитрий и авторы "Засекина" уехали и свободно писали из-за рубежа о происходящем.

О КОЛЛЕКТИВНОЙ ВИНЕ И "ТРУСОСТИ"

— Вы испытываете чувство коллективной вины, коллективной ответственности за то, что Россия напала на Украину?

— Вину чувствую. Я всегда был достаточно критичным и жёстким, но в моё лучшее время, когда выходило большинство моих книг, когда я проводил фестивали, акции и концерты, когда преподавал и работал на ТВ и радио, я всё-таки общался с людьми, которые привели Россию к тому, что мы имеем. Мне было понятно, кто такой [первый губернатор Самарской области] Константин Титов, [депутат губернской думы, бывший чиновник администрации губернатора] Виктор Кузнецов и даже лучший из них, [бывший мэр Самары] Олег Сысуев — это посткомсомольская публика. Было мучительно наблюдать, как одни и те же люди были сначала в "Демократической России", потом в "Выборе России" Егора Гайдара, после — "Наш дом — Россия".

Я знал этих людей. Совсем одиозных из них я доводил до невыносимости, и в 2002 году на меня было совершено нападение, связанное с критикой [мэра Самары] Георгия Лиманского. Эти люди делали бизнес. Тогда они понимали, что бизнес можно делать на либеральных идеях, и стали демократами. Но я понимал, что они не демократы, и даже тогда уже была отдельная часть журналистики, обслуживавшая олигархов. Сейчас эта журналистика легла под "Единую Россию".

Эта вина, которую я испытываю, она непрямая. Скорее, это душевность человеческих отношений, когда ты знаешь, понимаешь этих людей и всё равно надеешься, что они "не такие". Фашизм начался с Первой Чеченской войны, и мы видели, как эти люди выдавали себя за либеральных, за свободных. И мы понимали, что, в действительности, это приспособленцы. Поэтому так и не появилось ни настоящих институций, ни больших независимых СМИ. "Самарское обозрение" — оно про другое и всё равно обслуживало и обслуживает близкого к власти Владимира Аветисяна и других людей. Даже независимого учебного заведения в Самаре не возникло, хоть и были попытки.

Всё шло на инерции с 1994-1995 годов, и тогда казалось, что, встречаясь с этими приспособленцами, форсируешь и перегибаешь, а, в действительности, оказалось, что это было потворствование фашизму. Потом были Курск и Беслан, а с 2012 года было уже очевидно, что мы живём в протокриминальном, фашистском, террористическом государстве диктаторского типа, которое сфабриковало "Болотное дело" и дело Pussy Riot. Параллельно шли компромиссы, и я тоже участвовал в работе компромиссных медиа — типа телеканалов "Терра" и "Рио" и радио "Эхо Москвы".

Что касается коллективной ответственности — она есть, и ты с ней ничего не сделаешь. Коллективная ответственность будет такой же, какой она была для нацистской Германии, для Японии. Она неизбежна — как диагноз, как радиация — и касается всех: виновных и невиновных. Но в чём виноваты Алексей Навальный, Владимир Кара-Мурза, Илья Яшин или Людмила Кузьмина? Многие невиновны.

— Часто политэмигрантов обвиняют в трусости. Нередко они и сами чувствуют вину из-за того, что не остались в России. Вы чувствуете вину из-за того, что покинули Самару?

— Я просто понимаю, что я там не мог находиться. Я и так фактически не был в Самаре последние четыре месяца. Считанные разы выходил из дома в город. Всё остальное время сидел в квартире с пониманием, что я никуда не пойду уже работать, не смогу сидеть и делать вид, что всё нормально. Надо было выбирать. Либо превращаться в придурка — пусть на меня не обижаются те, кто остался, но они притворяются придурками — делая вид, что сейчас можно сидеть в библиотеках и музеях или преподавать. Либо уезжать. Не мог я там находиться, когда нельзя говорить. Я восхищаюсь Яшиным, хоть он не самый мой любимый деятель. Я преклоняюсь перед его мужеством и прямотой без пафоса и страдальческого вида.

В России можно остаться в трёх случаях. Либо ты готов сесть в тюрьму или лагерь и нести этот этический крест. Либо — если ты занимаешь какую-то публичную должность и являешься пособником режима. Либо — если у тебя нет возможности эмигрировать по какой-то причине, и тогда ты уходишь в полуподполье и занимаешься полезной кому-то работой. А если ты не готов идти на Голгофу, не хочешь быть пособником и соучастником и можешь уехать — ты должен уехать.

ОБ ИЗРАИЛЕ И ВОЗВРАЩЕНИИ В РОССИЮ

— Какие у вас первые впечатления от Израиля?

— Жарко, душно. Баобабы, эвкалипты, кипарисы. Страна совсем другая, живущая своей напряжённой жизнью. У меня еврейское происхождение, и я имею право быть гражданином Израиля, но в смысловом плане я уехал как беженец, потому что не мог находиться больше в России, иначе моя прежняя жизнь теряла бы всякий смысл. Поэтому здесь мне легче.

Израиль мне ничего не должен. Я уехал в статусе туриста, спасся, вывез семью. Из-за наплыва людей консульские проверки, необходимые для получения гражданства, затянутся надолго. Пока я не очень понимаю, чем я займусь. Я публикую стихи в Facebook. Собираюсь проводить литературные вечера, буду что-то решать по поступившим предложениям публиковаться. Есть несколько радиостанций, телеканалов, газет и литературных журналов, и я постараюсь найти какую-то литературную или журналистскую работу.

— Если бы война закончилась, а Россия стала бы демократической страной, вы бы вернулись в Самару?

— Наверное, этот вопрос я задал бы и сам себе, если бы брал интервью. Предполагается, что Израиль — это такая страна, в которую ты должен приехать и связать с ней свою судьбу. Если режим в России падёт, и несколько лет не будет межклановых, межнациональных войн, здесь можно подумать. Хочется представить, что повторится горбачёвско-ельцинская перестройка, потому что в результате смены строя в 1990-х было больше этически и интеллектуально подготовленных людей, которые двигали процесс. А сейчас политический ландшафт такой, что очень мало состоятельных, глубоких людей в России. Но если не думать обо всех этих нюансах — наверное, вернулся бы.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.