У кого можно "Просто спросить"? Онкологи — о своей работе в проекте фонда "Не напрасно"

Сервис помощи онкологическим пациентам и их близким "Просто спросить" появился в начале 2019 года. Идея создания принадлежит основателю Фонда медицинских решений "Не напрасно" Илье Фоминцеву. Благодаря экспертам проекта люди с онкозаболеваниями могут получить ответы на вопросы от экспертов из лучших клиник России. В день запуска проект получил порядка двухсот заявок, что показало его важность. О том, как работает сервис, кто обращается в "Просто спросить" и почему эта работа настолько важна, — рассказали эксперты-онкологи, работающие в проекте.

Пользователю, который хочет получить консультацию эксперта проекта "Просто спросить", нужно зарегистрироваться на сайте. Далее ему предстоит заполнить подробную анкету о том, что произошло, какая ситуация, был ли подтверждён онкологический диагноз, проходил ли пациент какое-то лечение; если да — какое именно. Также есть возможность прикрепить к заявке медицинскую документацию.

Сначала заявка поступает к кейс-менеджеру, который подбирает эксперта, а в случае, если информации недостаточно, — запрашивает её. В настоящее время в "Просто спросить" задействованы 50 экспертов, 30 из которых регулярно отвечают на заявки. Большинство врачей — выпускники Высшей школы онкологии — ещё одного проекта фонда "Не напрасно". Это грантовая программа по ординатуре для талантливых выпускников медицинских вузов, мечтающих стать онкологами.

Создатели проекта отмечают, что эксперты сервиса не ставят диагнозы и не предоставляют медицинских услуг — это возможно только при посещении врача. В сервисе "Просто спросить" могут проконсультировать по всем вопросам, которые касаются диагностики и лечения онкологического заболевания, а также помочь разобраться в дальнейших действиях пациента и его близкого, исходя из сложившийся ситуации.

Каждая заявка оплачивается эксперту "Просто спросить" из средств фонда "Не напрасно" в размере 500 рублей, но для тех, кто обращается в службу, консультация полностью бесплатная. Эксперты общаются письменно, однако в отдельных случаях предусмотрено общение по телефону.

ОБ ЭКСПЕРТАХ

Максим Котов — врач-онколог, хирург, специалист по опухолям головы и шеи, кандидат медицинских наук. Выпускник Высшей школы онкологии. Работает в ФГБУ Национальный медицинский исследовательский центр онкологии имени Н.Н. Петрова Минздрава России.

Ольга Маторина — врач-онколог, химиотерапевт, специалист по паллиативной помощи. Окончила Тверской государственный медицинский университет, далее проходила ординатуру по онкологии в Национальном медицинском исследовательском центре имени Н.Н Петрова в Санкт Петербурге. Работает в клинике "Медскан".

Вероника Тулейко — врач-онколог, химиотерапевт. Окончила Гродненский государственный медицинский университет (Беларусь), ординатура — Санкт-Петербургский государственный педиатрический университет. Работает в клинике "Луч".

— Почему вы решили стать онкологом?

Максим Котов:

— Это была чистая случайность. Когда я учился в медицинском университете в Ульяновске, я на третьем курсе планировал стать пластическим хирургом и готовился к этому. А на старших курсах — челюстно-лицевым хирургом. На последнем — шестом — курсе я дежурил в нашей областной больнице. Тогда объявили первый конкурс в Высшую школу онкологии в 2015 году. Я получил грант на обучение в Петербурге и стал онкологом. Поскольку я занимаюсь хирургическим лечением опухолей головы и шеи, мне эта специализация близка: похоже на челюстно-лицевую хирургию, куда я изначально хотел пойти. О выборе не жалею: как и любая медицинская профессия, она очень полезная.

Ольга Маторина:

Я с первого курса знала, что хочу стать онкологом

— Мне нравилось, что это достаточно сложная специальность, которая сейчас наиболее активно научно развивается наряду с кардиологией. Мне хотелось помогать пациентам с опухолями. Вообще у меня не было какой-то специфической истории. Я с первого курса знала, что хочу стать онкологом. От коллег я часто слышу личные истории, которые привели их в профессию, но это не мой случай.

Вероника Тулейко:

— Я из Беларуси, и у меня было распределение после университета. Одним из вариантов, который я могла выбрать, была онкология. Первое время я очень сильно расстраивалась, поскольку в университете я предмет не любила и не понимала. Там было не очень хорошее преподавание, и весь курс пролетел мимолётом. А уже в интернатуре в первые два месяца меня увлекла работа. Во-первых, в онкологии совершенно другие пациенты, а во-вторых, этот раздел медицины очень динамично развивается — и мне интересно вникать во многие подтемы.

— Как вы стали экспертом проекта "Просто спросить"? Почему для вас важно помогать тем, кто обращается в проект?

Максим Котов:

— С тех пор, как я стал учиться в Высшей школе онкологии в 2015 году, я старался участвовать во всех проектах фонда "Не напрасно". Как только начали создавать сервис "Просто спросить", я буквально с первого дня начал выступать в роли эксперта. Вообще в 2015 году команда фонда была совсем небольшой — не то, что сейчас. Работа в "Просто спросить" позволяет помочь гораздо большему количеству людей. И получить удовлетворение от того, что ты полезен. А ещё иногда бывают заявки от пациентов, которым я сам могу помочь как врач, и предлагаю проконсультироваться очно.

Ольга Маторина:

Мне было это интересно как интеллектуальная благотворительность

— Я присоединилась к проекту спустя полгода-год после его запуска. Мне было это интересно как интеллектуальная благотворительность, как помощь пациентам, у которых нет возможности проконсультироваться у хорошего специалиста. Также это интеллектуальное развитие, потому что в "Просто спросить" мы работаем со сложными случаями — приходится много читать и подключать коллег, чтобы дать содержательный ответ.

Вероника Тулейко:

— Я отработала какое-то время в Минске, потом поступила в ординатуру в Санкт-Петербург, и это был первый год учёбы. В онкологии очень много разных направлений, и, как правило, в диспансерах каждое отделение работает по узкому профилю. Когда ты застреваешь на какое-то время в отделении, ты многое теряешь из виду. Изначально я пришла в "Просто спросить", чтобы получить больше начитанности и насмотренности по разным онкозаболеваниям. Чтобы ответить на заявку, нужно перекопать кучу литературы и разобраться в теме. Кроме того, есть возможность помочь людям, с которыми, оказывается, вообще не разговаривают и не объясняют им многие вещи. После разговора с нами у людей появляются два мнения, и они могут разложить информацию у себя в голове как по полочкам.

Есть возможность помочь людям, с которыми, оказывается, вообще не разговаривают и не объясняют им многие вещи

— Почему, на ваш взгляд, людям приходится обращаться в такие службы, как "Просто спросить"? Чего они ждут от эксперта?

Максим Котов:

— По своему пятилетнему опыту работы в федеральном центре могу сказать, что в большинстве случаев пациентов из регионов просто не информируют должным образом. К нам приезжают люди от Сахалина до Калининграда, и многим из них не рассказывают, как будет проходить лечение. Их просто ставят перед фактом: будем лечить вот так. Самые частые вопросы касаются того, куда обращаться, что делать в случае рецидива и так далее. Консультация может быть не только медицинской, но и юридической — в случае, если человеку нужно что-то оформить.

Ольга Маторина:

— Я консультирую пациентов по вопросам получения паллиативной помощи, симптоматического лечения, и часто в таких ситуациях люди просто не знают, куда за ней идти. Если же говорить о тех, кому показано онкологическое лечение, то у них чаще всего проблема в плохом качестве контакта с врачами. Пациенты дезориентированы, они не понимают значения тех или иных обследований, потому что никто им не объясняет должным образом.

Ольга Маторина

Ко многим заявкам я испытываю огромное сочувствие, потому что видно, что человеку тяжело и больно. Ему никто не советует обратиться куда-то, не рассказывает про хосписы и паллиативные отделения. Зачастую пациентов просто отправляют сидеть дома и улучшать анализы мифическими капельницами. К сожалению, часто такие способы взаимодействия дают ложную надежду. Надежда — это хорошо на определённом этапе. Она помогает. Но не нужно лгать или что-то утаивать.

Вероника Тулейко:

— Иногда это недостаточная информированность. Пациентам не хватает понимания, что с ними происходит, и они боятся спрашивать об этом врачей. У них не хватает доверительных отношений, не всегда получается их выстроить. Поэтому они пытаются получить второе мнение, задать, как они думают, "дурацкие" вопросы не на приёме у врача, а у неосязаемого человека. Мы же не взаимодействуем с ними напрямую. Всё это происходит анонимно. Так что пациенты могут вывалить всё, что не могут вывалить на своего доктора в больнице. Выговориться — тоже хорошая история.

Надежда — это хорошо на определённом этапе. Она помогает. Но не нужно лгать или что-то утаивать.

— Работа онколога — психологически очень тяжёлое занятие. Часто приходится работать с людьми, у которых уже нет надежды на выздоровление. Как справляетесь с постоянным стрессом?

Максим Котов
:

— К психологам пока не обращался. Я профессионально занимаюсь не только медициной, но и вопросами медицинской коммуникации и обучаю резидентов Высшей школы онкологии, как эффективно общаться с пациентами, в том числе — когда нужно сообщить плохие новости. Либо сказать, что мы не можем уже лечить, и предложить только паллиативную помощь. Эти навыки общения являются профилактикой профессионального выгорания. Опыт работы у меня не такой большой, всё у меня впереди, но пока я обхожусь без психолога.

Ольга Маторина:

— Я для себя поставила чётко границы, насколько я могу помочь пациенту. А в проекте "Просто спросить" я могу помочь только с помощью дистанционной консультации. И, определив для себя это поле, я стараюсь делать максимум. Беру на себя ответственность за консультацию только в той мере, в которой я могу помочь. Иногда действительно встречаются такие заявки, где очень много физической боли. Изначально, когда я только начинала работать в проекте, когда такие границы ещё не были выстроены, мне было тяжело эмоционально. Но сейчас гораздо легче, потому что поняла, что могу дать конкретно, и стало легче помогать пациентам.

Иногда действительно встречаются такие заявки, где очень много физической боли

Мне было тяжело в начале пандемии, когда родственникам запретили приходить к пациентам в отделение паллиативной помощи. Приходилось вести много телефонных переговоров с родственниками пациентов и объяснять им, что происходит. В хосписе не всегда происходят хорошие вещи. Было тяжело, что родственники не видятся, что не могут попрощаться, как это должно быть по идеологии паллиативной помощи. Но я разговаривала об этом с психологом. Со временем мне это помогло. Он дал мне инструменты, с помощью которых я научилась по-другому относиться к этой ситуации.

Вероника Тулейко:

— Психологически тяжело воспринимать проблемы пациентов. Но у всех в медицине есть доля цинизма. Между собой, когда обсуждаем случаи в практике, мы обезличиваем пациентов. Так проще — ты можешь просто поделиться клинической ситуацией. Если с пациентом происходит что-то плохое, и я не могу это пережить, мне нужно немного тишины дома. У меня даже родители и родные знают, что меня после работы пару часов не надо трогать. Я — интроверт, мне нужно восстанавливаться после активного общения, а на работе общения достаточно. Поэтому пару часов тишины очень помогают.

Вероника Тулейко

В первые два года работы, ещё в Беларуси, я общалась с хорошим психологом. В интернатуре я решила пойти работать сразу в хоспис, чтобы с головой окунуться в эту историю и понять, подходит ли мне эта работа. И, разумеется, мне было тяжело. Особенно когда пациенты, которых я вела как врач, позже переходили в хоспис. Было страшно. Я переваривала это вместе с психологом, пыталась выстроить границы, перестать думать о том, что у пациента есть семья, его ждут дома.

— С какими сложностями вы сталкиваетесь в консультировании больных и их родственников? Бывает ли у вас ощущение бессилия, когда вы не можете помочь?

Мне было тяжело. Особенно когда пациенты, которых я вела как врач, позже переходили в хоспис.

Максим Котов:

— Первая сложность — это недостаток информации. Сложно ответить, если не хватает исходных данных: каких-то выписок нет, либо они потеряны, либо местные онкологические больницы не выдали какие-то документы. Вторая сложность — это когда ты понимаешь, что не можешь никак помочь. Например, пациент попробовал все методы лечения, которые предлагали ему доктора, а ты понимаешь, что не осталось эффективных вариантов. Ещё есть решение бюрократических моментов — когда пациент спрашивает, как получить направление в федеральный центр, если его не дают по месту жительства. Или нужно какое-то срочное, дорогостоящее исследование, очередь — месяц, а нужно принимать решение быстро.

Максим Котов

Поначалу у меня бывало ощущение бессилия. Но есть научные исследования, которые указывают, что качественная паллиативная помощь в ряде случаев выигрывает по выживаемости пациентов у неэффективной химиотерапии. И когда ты понимаешь, что паллиативная помощь — не конец, а тоже вариант лечения, проблема решается. В США я стажировался в двух клиниках, и там паллиативная помощь — прямо отдельный вид медицины, и воспринимается он не как "всё плохо".

Ольга Маторина:

Иногда бывает тяжело, когда я вижу заявки из дальних регионов, где не развита паллиативная помощь

— В основном это ощущение того, что наши возможности ограничены. Я прекрасно знаю, что делать в той или иной ситуации, чтобы помочь, но в "Просто спросить" я не лечащий врач. Я могу только давать рекомендации, что стоит обсудить с врачом. Иногда бывает тяжело, когда я вижу заявки из дальних регионов, где не развита паллиативная помощь. Возникает своего рода чувство несправедливости, ведь в Москве этот человек мог бы получить нужное лечение. На поздних стадиях рака транспортировка пациентов — сложное мероприятие, а второй печальный момент — транспортировка тела, зачастую ещё более сложная и дорогостоящая. Поэтому паллиативную помощь получают по месту жительства.

Вероника Тулейко:

— Я всегда теряюсь в такие моменты, когда люди плачут. Не знаю, как себя вести — даже после многочисленных курсов по общению с пациентами. Я понимаю, что на месте пациента я бы тоже расплакалась, и эти слёзы показывают, насколько мы все бессильны. Мы стараемся, лечим, но не всегда можем помочь.

СТАТИСТИКА ПРОЕКТА "ПРОСТО СПРОСИТЬ"

За последние полгода проект "Просто спросить" успешно ответил на 1195 заявок, причём большая часть — 63% — поступали не непосредственно от пациентов, а от их родственников. Чаще всего — в 72% случаев — за консультацией обращаются женщины. Только 7,6% заявок касаются паллиативной помощи (повышение качества жизни при неизлечимой болезни), большая часть — это лечение и осложнение установленного диагноза (51%) и диагностика онкозаболевания (27%).

— Какая психологическая дистанция с консультируемыми и пациентами, на ваш взгляд, допустима? Нужно ли сближаться с ними и их семьями?

Максим Котов:

— Я всё-таки предпочитаю профессиональное отношение. Прежде всего я врач, и я могу помочь. Мне не всё равно, но чтобы как-то лично вовлекаться в каждую историю, — такого нет. Во-первых, меня не хватит, а во-вторых — пациенту не нужно личное участие врача. Им нужна реакция на эмоции, которые они проявляют. Простой реакции, что доктор заметил, что пациент расстроен, зол, разочарован, — этого в большинстве случаев достаточно.

Пациенту не нужно личное участие врача. Им нужна реакция на эмоции, которые они проявляют.

Ольга Маторина:

— Работа химиотерапевта достаточно специфичная, потому что пациент, как правило, находится в длительном лечении. Это может быть полгода-год, есть пациенты, которых мы видим и дальше. В таком случае, если выстраивать доверительные отношения, то сближение с пациентом неминуемо в какой-то степени произойдет. Ты вовлекаешься в личные проблемы, переживания, в которые, возможно, врач и должен вовлекаться. Мы часто говорим о качестве жизни, в том числе и о качестве эмоциональной сферы. Сложно выстроить границы. У меня пока не было таких случаев, когда мне было совсем некомфортно, когда чувствуется, что пациент покушается на мои эмоции.

Вероника Тулейко:

— Отдаляться от пациентов — это история не про меня. Мне комфортно быть с пациентами на доверительном уровне. Я понимаю, что людям спокойно от этого. Они могут мне больше доверяться, соответственно, они могут мне рассказать что-то без стеснения, которое особенно часто касается мужчин. Это очень хорошо и в работе, и в человеческом отношении. Я могу с ними поговорить, если они спрашивают про прогноз, потому что это всегда тяжёлые разговоры про последние месяцы жизни.

— Какой опыт в "Просто спросить" был для вас самым запоминающимся?

Максим Котов:

— Я консультировал родственника больной из дальневосточного региона. У пациентки была огромная опухоль нижней губы, которую долго не лечили, плюс у неё было сопутствующее заболевание, из-за которого она была парализована. Меня спрашивали, чем можно помочь. Думаю, в такой ситуации помощь было бы сложно получить даже в большом городе, а она жила в сельской местности, где не было паллиативной помощи. Я, к сожалению, не знаю, чем закончилась эта история. Я ответил на заявку, предложил варианты и дал контакты. Обратной связи не получал.

Отдаляться от пациентов — это история не про меня. Мне комфортно быть с пациентами на доверительном уровне.

Ольга Маторина:

— У меня нет каких-то трогательных историй. Бывает, что мы просто долго переписываемся с пациентами в чате, приходят их врачи, они присылают свои назначения, я их комментирую.

Вероника Тулейко:

— Запоминается всегда какая-то редкая патология, с которой редко встречаешься в практике. У меня был случай с меланомой глаза, когда я очень долго готовила ответ, потому что этим заболеванием занимается мало специалистов. В итоге пациентка в Санкт Петербурге, и ей в клинике лучевой терапии сделали протонную терапию. Через четыре месяца у неё наступила полная ремиссия.

— Приходилось ли вам плакать из-за работы?

Максим Котов:

— Нет.

Ольга Маторина:

— Нет. Такое со мной было один раз, в ординатуре.

Вероника Тулейко:

Я помню первую пациентку, которая умерла у меня в отделении. Я закрылась на какое-то время в туалете и поплакала.

— Я помню первую пациентку, которая умерла у меня в отделении. Молодая, 32 года. Она умерла от меланомы, у неё были метастазы в головной мозг. Я помню, как с утра к ней пришел ребёнок, чтобы посидеть с мамой, а вечером она умерла. Тогда я закрылась на какое-то время в туалете и поплакала.

— Было ли у вас когда-либо желание бросить работу или экспертную деятельность в проекте? Приходилось ли вам слышать от родных и близких, что лучше подыскать занятие попроще?

Максим Котов:

— Нет. В моём окружении все понимают, что профессия врача приносит пользу людям. Знаете, иногда люди, работая в коммерческой организации и выполняя менеджерские функции, в какой-то момент понимают, что делают что-то не значимое, и переходят в сферу НКО. Потому что в этой сфере очень высокая социальная значимость. Что касается работы, я в среднем трачу на неё по 11 часов в день, плюс в один из выходных я приезжаю в клинику смотреть своих пациентов. Безусловно, я зарабатываю лучше, чем многие мои коллеги в регионах, но в плане занятости мы загружены примерно одинаково. Пока сил на всё хватает.

Я понимаю, что я помогаю. Для меня это очень большой ресурс.

Ольга Маторина:

— Такого желания не возникало. Меня — наоборот — это заряжает энергией. Я понимаю, что я помогаю. Для меня это очень большой ресурс. Близкие относятся к моей работе с уважением и пониманием.

Вероника Тулейко:

— На самом деле — нет. Заявки, в которых ты не можешь разобраться сразу из-за того, что бывают случаи, когда пациента лечат не так, как нужно, мотивируют быть с пациентом на связи какое-то время. В Москве и Санкт-Петербурге больше специалистов и больше пациентов, сюда приезжают из регионов. А люди, которые не могут приехать, тоже достойны качественной помощи. "Просто спросить" помогает людям из регионов получить такое же экспертное мнение. При необходимости мы связываем врачей с пациентами. Мы даём контакты человеку, который занимается конкретной патологией и сможет помочь.

Бывают моменты, когда задумываешься, что можно было бы сменить работу, но потом я понимаю, что раз я потратила столько времени, чтобы стать врачом, значит, нужно заниматься именно этим.

— Какую обратную связь вы получаете от тех, кому вы помогли или не смогли помочь в проекте "Просто спросить"?

Максим Котов:

— В большей части заявок, которые я рассматриваю, авторы пишут, что "даже если вы не сможете помочь, в любом случае спасибо за саму возможность узнать информацию". Информация, которую я предлагаю пациентам, в основном помогает. Иногда бывает, что пациенты хотят очень быстро получить ответ. Не всегда выходит так быстро, но в трёхдневный срок мы укладываемся.

Ольга Маторина:

— К сожалению, почти не получаю обратной связи. Но у нас есть общий чат, где публикуются благодарности, в том числе — статистика, сколько консультаций мы провели, как быстро мы отвечали, по какой причине были просрочены заявки. И это очень мотивирует. Если средняя оценка экспертов растет или срок ответов на консультацию снижается, эксперт стремится ещё лучше и больше отвечать людям.

Когда в заявке люди пишут простое "спасибо", тебе приятно, что ты своим текстом смог помочь человеку разложить всё в голове

Вероника Тулейко:

— Бывают единичные случаи, когда пациент приезжает к конкретному человеку, и ты с ним поддерживаешь связь. Либо мы общаемся в чате после того, как отвечаем на заявку. И когда в заявке люди пишут простое "спасибо", тебе приятно, что ты своим текстом смог помочь человеку разложить всё в голове. Да, простого "спасибо" мне хватает.

— Приходилось ли вам работать в проекте с пациентами, которые хотели покончить с собой?

Максим Котов:

— Такого не было. Моя специализация — это опухоли головы и шеи. В большинстве своём это всё-таки можно излечить — в отличие, например, от рака лёгкого или желудка.

Ольга Маторина:

— Такое часто бывает. Но не сами люди высказывают эти мысли. Обычно их родственники пишут, что пациент не хочет жить и дальше обследоваться. У меня буквально сейчас в работе такая заявка — по поводу того, что человек с опухолью головного мозга имеет эмоциональное нарушение. Я всегда советую таким пациентам и родственникам обратиться в службу психологический помощи онкобольным "Ясное утро" и уже дальше, если потребуется, целенаправленно работать с психологом.

Важно понимать, на какой грани находится этот человек, что он может сделать

Вероника Тулейко:

— Я такого не вспомню, но часто бывают такие заявки, когда люди пишут большими буквами с множеством восклицательных знаков: "Помогите мне, здесь отказывают в лечении!". Это тяжело психологически, потому, что если очно — на приёме — ты можешь поговорить с человеком, как-то успокоить, то в письменном виде гораздо труднее сформулировать, и непонятно, в каком состоянии находится этот пациент. Мы такие заявки отслеживаем и связываемся с человеком по почте или по телефону. Потому что важно понимать, на какой грани находится этот человек, что он может сделать.

— Как изменилась ваша работа в связи с пандемией коронавируса?

Максим Котов:

— Онкологическую службу это затронуло не так сильно, как все остальные. Рак — такое заболевание, лечение которого откладывать нельзя. Поменялось прежде всего, то, что ряд клиник перепрофилировали в ковид-госпитали — это ограничило доступность онкологической помощи, запись к доктору, обследование приходится ждать дольше. Многие пациенты из-за коронавируса не едут в другой регион лечиться. В "Просто спросить" у меня не стало больше заявок, но очень много вопросов появилось по поводу вакцинации. Мы даже сделали отдельный материал и образовательные лекции на эту тему.

Многие пациенты из-за коронавируса не едут в другой регион лечиться

Ольга Маторина:

— В "Просто спросить" появилась отдельная служба по работе с заявками, в которых речь идёт о коронавирусе, и отличный инфекционист. К сожалению, ковид очень сильно подпортил жизнь онкобольным. Поэтому единственный способ бороться с ним для нас — вакцинация. Вакцинировать нужно, если пациент готовится к терапии, но если он уже лечится, и лечение предстоит длительное, то лучше не медлить с прививкой. Есть определённые исключения, которые нужно обсуждать с врачом, но их мало — в целом онкология не является противопоказанием для вакцинации. Разумеется, каждый случай нужно рассматривать отдельно, советовать всем без исключения вакцинироваться тоже неправильно.

— Как вы считаете, чего сейчас не хватает российской медицине в сфере оказания помощи людям с онкозаболеваниями? Почему возникает необходимость в существовании таких служб помощи, как "Просто спросить"?

Максим Котов:

Основная причина, почему люди обращаются в "Просто спросить", — это недостаточность информирования

— Россия в части хирургических технологий, лекарственной терапии, методов радиотерапии находится на приличном уровне. Отдельные клиники и центры в крупных городах соответствуют мировым стандартам. И там лечение такое же, как в клиниках США, Германии и так далее. Основная причина, почему люди обращаются в "Просто спросить", — это недостаточность информирования. У них не хватает информации о своём здоровье. "Просто спросить" — это проект, где доктора-онкологи могут доступно объяснить пациентам такие вещи. Сейчас большинство врачей, которые работают в государственных онкологических центрах, очень перегружены. У них очень много пациентов. У них много работы с медицинскими документами, которых становится с каждым годом больше.

Ольга Маторина:

— К сожалению, из-за того, что врач загружен, у него часто не бывает времени пообщаться с пациентом и рассказать, какова цель лечения, что будет происходить, каковы побочные эффекты. Это большая проблема. Когда врач принимает по 20-25 человек в день, он физически не может этого сделать. А если будет пытаться, то не успеет, и кто-то вообще останется без лечения. Второй момент — это паллиативная помощь. В Самаре есть замечательная Ольга Осетрова. Не во всех регионах есть такие люди, которые развивают паллиативную помощь. Качество и доступность паллиативной помощи — большая проблема. Ещё одна проблема, с которой мы не столкнулись, но столкнёмся, — это новый порядок оказания онкологической помощи, который во многом перекрывает пути для пациентов из регионов получать помощь где-то, где это будет более качественно и комфортно.

Часто мы не можем уделить много времени пациенту из-за бумажной работы. А пациенты от этого страдают.

Вероника Тулейко:

— В медицинской помощи у врачей всегда и всюду не хватает времени. Часто мы не можем уделить много времени пациенту из-за бумажной работы. А пациенты от этого страдают. На приём заложено 15 минут, за это время доктор скажет то, что пациент поймёт буквально на 2%. Это общая история для Беларуси и России: в первом звене — в поликлиниках — не хватает времени объяснить, а врачи в стационаре думают, что пациенты уже всё знают. В целом в России лучше ситуация с химиотерапевтическими препаратами, но иногда их не хватает в регионах. Не знаю, почему.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ: В Удмуртии не хватает специалистов-онкологов

Подписывайтесь на наш канал в Telegram.