Дмитрий Домовецких работал на оборонном предприятии в Оренбурге, бежал от ФСБ и 16 часов пешком переходил белорусско-литовскую границу

38-летний житель Оренбурга Дмитрий Домовецких до последнего времени работал инженером-конструктором на оборонном предприятии, которое производит крылатые ракеты. После начала войны с Украиной мужчина решил уволиться, но спустя две недели после соответствующего заявления к нему пришли с обыском сотрудники ФСБ, а еще через три дня в компании сообщили, что ему запрещен выезд за границу. Семья Домовецких на машинах добралась до Минска, но власти Беларуси запретили Дмитрию вылететь в Тбилиси. Он принял решение незаконно пересечь белорусско-литовскую границу, чтобы попросить политического убежища. В интервью "Idel.Реалии" Домовецких рассказал подробности этой невероятной истории.

— Последние восемь лет вы работали в АО "ВПК "НПО машиностроения", в оренбургском филиале конструкторского бюро "Орион". Можете уточнить, чем конкретно вы занимались?

— Я был инженером-конструктором и разрабатывал или корректировал электрические схемы. В основном это достаточно бюрократическая работа по выпуску извещений, обмену письмами, факсами, то есть обработка бумажной корреспонденции. А также сопровождение на производстве при различных электрических проверках, при испытаниях и работа с теми изделиями, которые возвращаются с дефектами.

— Предприятие занимается производством крылатых ракет. Какое участие в этом принимаете лично вы?

— Я занимался очень узкой частью. По отдельному экспортному изделию вел электрические схемы части блоков, по которым приходилось иногда вносить какие-то корректировки. То есть это не были разработки с нуля. Вносились изменения в электронную версию документов, выпускалось извещение на изменение — это достаточно большая процедура, чтобы в подлинниках провести все эти изменения. Чисто конструкторской работы — то есть разработки какого-либо прилично значимого узла, блока и тем более всего изделия — не было. Поэтому у меня очень маленький процент узких знаний для работы непосредственно с конструкторской документацией. Без этой документации можно говорить, что я не представляю значимости как источник данных — я просто не держу в памяти весь этот массив схем, с которыми я работал, а знания каких-то ТТХ (тактико-технических характеристик) изделий — это все примерно то же самое, что публикуется в "Википедии".

— В интервью изданию Republic вы ранее сказали, что на седьмой год работы захотели сменить род деятельности и уволиться. То есть в 2020-2021 годах. Почему?

— Да, может быть, еще раньше — это всегда делается не быстро. Чувствуется издалека, что работа не совсем отвечает каким-то личным потребностям, в том числе к самореализации. Я чувствовал это давно, но в последний год всерьез задумывался. В 2021 году я начал учиться на психолога — это уже был шаг.

— А что поменялось на седьмой год работы?

— Это вызревало не один год, но первые два года я, наверное, втягивался в эту работу, а потом стал замечать, что этически это не отвечает моему гуманистическому пониманию и мировоззрению. Военный профиль резко оказался не тем [что я хотел]. Это даже не гражданская авиация, которая могла бы пригодиться для людей. Ракетостроение… В конечном итоге, это выглядело как строительство оружия, которое имеет своей единственной функцией — убивать других людей. Здесь не могло быть разночтений, что это продукция двойного назначения — это продукция однозначного и понятного назначения. Этот последний шаг сделала война — тут уже не могло быть размышлений и колебаний.

— Пытаюсь понять, как человек, который семь лет работал в конструкторском бюро, решил стать психологом, перейти в гуманитарную сферу. Или вы таким образом пытались разобраться в себе?

— В том числе. Благодаря консультациям психолога я достаточно хорошо разобрался в себе — в том, что боялся в себе открывать раньше, потому что очень много лет ушло на эту работу, на два технических образования. В конечном итоге, я решил, что жизнь еще не закончилась, а перемены внести можно — и начать не совсем с нуля, но с очень низкого старта. Я почувствовал, что это психологически для меня приемлемо — начинать в 38 лет новую деятельность. Когда я увольнялся, я почувствовал очень много самопринятия, самоуважения, ощущения, что я сделал правильно, несмотря на то, что уходил в никуда.

"ЗНАЯ, ЧТО У ЛЮДЕЙ ЕСТЬ ДЕТИ, ОНИ РАССУЖДАЛИ О ВЫСОКОТОЧНЫХ УДАРАХ"

— Давайте вспомним 24 февраля. Как вы узнали о начале войны и что тогда почувствовали?

— Я хорошо это помню. Я шел и получил сообщение от жены — это была очень короткая цитата Екатерины Шульман. Там было написано что-то вроде "все-таки началось". Мне кажется, стало все понятно — мы эти дни внимательно наблюдали обращения президента Путина, достаточно нелепые его послания о признании "ДНР" и "ЛНР", в том числе в границах Донецкой и Луганской областей. Тогда я еще не совсем понимал, что именно там началось — понял, что раз войска были поблизости на учениях, то ими воспользуются. Уже на работе — в районе 10 утра — я вышел достать телефон из ящичка, чтобы посмотреть новости — и там уже было опубликовано, что идут ракетные обстрелы Харькова. У меня не было слов — я зашел к коллегам, сказал одному своему товарищу, что там идет настоящая война.

— Как ваши коллеги по предприятию отнеслись к тому, что происходит?

— Очень буднично. Как будто это что-то само собой разумеющееся, как будто Путин придумал очередную умную уловку — и сейчас мы все сделаем, у нас все наладится. Где-то слышал краем уха про высокоточные удары — причем говорилось все это с каким-то азартом. Это шокировало отдельно. Зная, что у людей есть дети, они рассуждали о высокоточных ударах.

— Вечером 24 февраля вы пришли с работы домой. Вы с супругой сразу приняли решение, что будете увольняться?

— Мы решили это на второй-третий день, немного оправившись от первого шока. На тот момент для меня это был уход в никуда. Еще дома я написал заявление на увольнение, поставил завтрашнюю дату — 3 марта — и пошел на работу с пониманием, что мне нужно найти всех руководителей, объявить, что я ухожу, и подписать заявление. Это было очень тревожно.

— Тогда ни о какой эмиграции вопрос не стоял?

— На тот момент про эмиграцию мы вообще не говорили. Мы пытались думать, как мы можем сейчас работать в Оренбурге. Потом, возможно, подумывали о переезде в Санкт-Петербург — это был наш давний выбор, мы очень долго хотели перебраться в город на Неве.

— Проблем с увольнением у вас не было?

— Никаких проблем. Не было запрета на выезд. Я подписывал соответствующую бумагу, в которой об этом прямо говорилось. В связи с имеющейся у меня формой допуска, по факту отсутствия ознакомления со сведениями, составляющими гостайну, каких-то ограничений на меня не налагалось.

— Как я понял из вашего интервью изданию Republic, вы знакомились с документом под грифом "совершенно секретно" в 2015 году. И запрет на выезд действовал до 2020 года. Когда вы увольнялись, вы помнили о том, что срок запрета истек?

— Да. Я все время это учитывал. Я достаточно щепетильно относился к возможности путешествовать за рубеж и старался сохранить возможность выехать — не брал документы с грифами. Единственный эпизод был в 2015 году, я его хорошо помню. И я помнил, что запрет действует до 2020 года — и преграды для выезда не будет.

"МЕНЯ ЭТО ИЗРЯДНО ПОДКОСИЛО"

— Расскажите об обыске. Когда он прошел и в связи с чем?

— Он прошел 18 марта, то есть через две недели после увольнения. Сотрудники ФСБ пришли ближе к вечеру с постановлением на обыск — в нем было написано, что меня подозревают по статье 283 УК РФ ("Разглашение государственной тайны") в отношении неопределенного круга лиц. Там не было написано, по каким фактам были подозрения, какие даты. Была только максимально широкая трактовка и описание. Было написано, что необходимо провести обыск в поисках документов, составляющих гостайну, на электронных и бумажных носителях. До их визита была два странных эпизода с моим бывшем руководителем, который позвонил и сказал, что мне нужно прийти на предприятие, расписаться в бумаге у главного бухгалтера, что было странно. Потом к нам домой зашел курьер из службы доставки, сказал, что ошибся домом — явно неслучайно. И уже через полчаса пришли сотрудники с понятыми.

— Долго длился обыск? У вас что-то изъяли?

— Обыск длился три-четыре часа. Ничего не изъяли: все носители, переписки и фотографии проверили на месте.

— Вопросов по существу уголовного дела вам не задавали?

— Скорее, я их спрашивал, почему возникло подозрение: в связи с конкретным случаем утечки или просто так? Мне на этот вопрос не ответили. Нам задавали довольно общие вопросы, мило беседовали, спрашивали, были ли мы в Грузии, что это очень красивая страна — такой специфичный чекистский юмор или что это? Спрашивали еще про контакты за рубежом, с кем я общаюсь за пределами России — в Украине, Индии, Германии и других странах, с кем у меня были какие-то контакты или переписки.

— После обыска вас не повезли на допрос?

— Нет, не возили. Попрощались и ушли с протоколом об обыске.

— Как я понимаю, вы связываете их визит с прикомандированным к вашему предприятию сотрудником ФСБ?

— После последней командировки в Индию, где я по экспортной тематике занимался технической помощью, у меня была достаточно длинная беседа с этим сотрудником ФСБ. Он предлагал сообщать ему какие-то данные, спрашивал, как, по моему мнению, обстоят дела с гособоронзаказом, почему у нас растягиваются сроки, срываются какие-то этапы. Просил называть какие-то фамилии и причины, чтобы, наверное, был какой-то бумагооборот, чтобы органы что-то писали, чтобы возбуждались какие-то дела. Я от этого как мог отказался — сказал, что не пойду на это, не соглашаюсь, не отвечаю на это "да": просто задайте мне конкретные вопросы, если они будут. На этом мы закончили беседу. Как мне показалось, это не очень ему понравилось, потому что это можно назвать демаршем.

— В интервью вы рассказали, что позднее вам позвонили с предприятия и сказали, что вам все-таки запрещен выезд за границу. Сколько дней прошло с момента обыска?

— Прошло трое суток — с пятницы до понедельника. Утром мне позвонили, сказали, что обстоятельства изменились, явитесь как можно скорее в конструкторское бюро, нужно ознакомиться с новой бумагой, по которой я ограничен в выезде на пять лет.

— И вы не пошли?

— Да. Меня это изрядно подкосило — это все всегда было неприятно, особенно после обыска. А этот эпизод уже не входил в мои планы. Я отложил посещение предприятия на следующий день, чтобы подумать. К этому моменту я уже вышел из дома и больше туда не вернулся.

16 ЧАСОВ НА НЕЗАКОННОЕ ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ГРАНИЦЫ

— Как вы с супругой принимали решение, что будете уезжать из России?

— Сначала я ушел с того места, где находился. Спустя какое-то время связался с женой, попросил, чтобы мы как можно быстрее, не задерживаясь, покинули город. Мы решили уезжать из области и вылетать не из России, а попробовать из Беларуси. Нашли рейс Минск-Тбилиси, параллельно нашли такси до Москвы. Пока ехали до Москвы, я искал, на чем ехать до Минска — нашел микроавтобус. И таким образом мы добрались до аэропорта Минска.

Мы прошли регистрацию, паспортный контроль, сели в самолет. Нас немного отбуксировали от терминала — и в этом положении самолет остановился. Нас держали часа полтора-два, постоянно объявляли, что у нас небольшая техническая задержка. Потом нас выгрузили в автобус, завезли обратно в аэропорт и сказали пройти паспортный контроль обратно. Мы прошли, нам поставили штамп. Нас отвезли в гостиницу недалеко от аэропорта и сказали, что завтра привезут запчасть — и завтра же мы улетим.

На следующий день при прохождении паспортного контроля жена прошла вперед — ее пропустили, а на мне очень долго задерживался сотрудник, сверялся с каким-то списком, потом взял мой паспорт, пролистал несколько раз и вызвал кого-то по рации. Меня отвели в сторону и с конвоем сказали ожидать офицера, который объявит, что происходит. Ни на какие вопросы мне не отвечали. Потом пришел начальник пограничного отряда минского аэропорта и сказал, что мой загранпаспорт аннулируется компетентными органами Российской Федерации, что они его изымают, а мне выдадут протокол изъятия. Я расписался — и нас отпустили на все четыре стороны.

— Что было дальше?

— Дальше мы думали, как мне выехать из Беларуси и не возвращаться в Россию. Жена вернулась в Россию, а я три недели искал наиболее безопасные места, смотрел, как ездит транспорт — мне надо было доехать до приграничной зоны. Три недели ушли на все: и на подготовку, и на поиск информации. В последний день, когда уже все было решено и обдумано, мне нужно было сесть в машину и попросить отвезти меня поближе к пограничной зоне — туда, откуда можно начинать идти.

— Жена знала, что вы собираетесь незаконно перейти границу Беларуси и Литвы? Как она к этому отнеслась?

— Она знала какую-то часть плана, но я не говорил все подробности. Я сказал, что нужно двигаться вперед, нужно немного подготовиться — и на какое-то время я останусь без связи. Она очень переживала за это, просила не рисковать жизнью, если что-то пойдет не так. В последнюю субботу, когда я выходил из дома, я написал ей сообщение, что буду с выключенным телефоном — и дня два-три буду без связи, постарайся не переживать, в целом все должно быть хорошо.

— Что у вас было с собой?

— У меня был маленький рюкзак со случайным набором вещей, который остался с Оренбурга. На мне была достаточно теплая зимняя куртка, джинсы, зимняя обувь и два свитера (это мне помогло, потому что ночью было холодно). С собой я купил шоколадные батончики, взял воду, телефон и копии документов.

— Телефон? Не опасались, что его отследят?

— Я использовал его только для GPS — и в основном только в авиарежиме. Было очень непродолжительное время, когда я включал GPS, чтобы посмотреть пройденное расстояние. Я достаточно хорошо запомнил маршрут. Телефон мне пригодился, когда я дошел к болоту — чтобы понять, правильно ли я двигаюсь. Но можно было догадаться и по солнцу. За это время я научился разное ерунде, которая в нормальной жизни была не нужна.

— К пограничной зоне вы приехали в какое время? Какие дальше были препятствия?

— Я приехал в районе трех часов дня. Был лес недалеко от деревни — в этом лесочке на краю деревни (а мне надо было ее пересечь) я залег и лежал там до позднего вечера. В этом месте был самый сложный участок. Кто-то проехал на какой-то гусеничной технике, как мне показалось, и высадился в этому лесу — причем в том самом единственном месте, где можно выйти из леса и пройти болото по тропе. Я думал, что оттуда уже ушли, но когда поздно вечером, очень не торопясь, тихонечко шел, я услышал радио. Мне пришлось очень долго обходить это место, подозревая, что это погранслужба оставляет своих бойцов. Обходить пришлось все болото по совершенно открытому месту. Я шел крайне медленно, очень пригнувшись, залегая. Всего 600 метров я шел полтора часа.

В три часа ночи я зашел в белорусскую деревню — открытую, с фонарями. Я выпрямился и средним шагом пошел по ней, прятаться было негде — я решил быть местным жителем. Было очень тихо, на улицах никого не было, даже собаки не лаяли. До границы с Литвой оставалось примерно шесть-семь километров вдоль леса, кое-где проходя открытые участки. Дальше было уже больше энтузиазма, но я шел очень осторожно, чтобы "не нахрустеть", потому что знал — где-то могут находиться пограничные службы или отдельные солдаты. Насколько я понимаю, практикуется такое, что выставляются "секреты" — и можно совершенно случайно на них наткнуться.

— То есть непосредственно на границе никаких заборов нет?

— Там вместо проволоки в болотистых местах просто прорыт достаточно глубокий и широкий ров — он заполнился водой. Получилась водная преграда. Забор с колючей проволокой туда не посчитали нужным, видимо, поставить. Это место мне пришлось преодолеть вброд: снять одежду и перейти на другой берег по воде.

— После этого было недалеко до литовского населенного пункта?

— Да, оставалось идти минут 10. Я шел очень не торопясь, наслаждался моментом, когда все спокойно, когда я не могу ничего сообщить, потому что нет связи. Я насладился короткой передышкой свободы и зашел в деревню в приподнятом настроении. Я просто искал людей, которые могли бы связаться с пограничной службой или полицией, чтобы меня забрали, чтобы я добровольно сдался и сообщил о себе. Меня уже ничего не пугало. Я нашел местного жителя, который очень хорошо говорит по-русски — он позвонил куда нужно, через 10 минут на машине приехали не сильно удивленные ребята-пограничники. Мужчина пересказал им на литовском, я добавил уже что-то на английском. Когда мы приехали, они уже доложили старшему смены большую часть информации. На пересечение границы я потратил часов 16.

— Дальше была бюрократия?

— Меня посадили в помещение, где содержат нелегально пересекающих границу иностранцев. Это закрытое помещение с двумя спальными местами. Спустя 10-20 минут ко мне зашел сотрудник, задавал вопросы общего характера (откуда я, кто я, в каком приблизительно месте пересек границу), потом он принес лист бумаги, чтобы я описал все обстоятельства. И так прошло несколько бесед. Все очень корректно, по-человечески, никаких обвинений. Сказали, что через несколько дней я буду давать интервью для подачи заявки на убежище. Из-за праздников мне сказали, что сотрудник придет примерно через три дня. Что ж — для начала неплохо.

Там я провел три дня, а потом приехал сотрудник департамента миграции — и какую-то часть дня мы заполняли анкетную заявку. Достаточно подробно, издалека, со всеми обстоятельствами.

По окончании трое суток меня повезли в город — в отделение местной полиции. Я так понимаю, это процедура для тех, кто незаконно перешел границу. Там заполнили протокол, через адвоката и переводчика мне сообщили, что в случае прошения убежища это обвинение в дальнейшем будет с меня снято. После этого меня повезли в центр регистрации иностранных лиц, в так называемый лагерь беженцев. Здесь я провел неделю карантина в закрытом помещении.

— Условия вас удовлетворили?

— Да, полностью. Питание, душ, раз в день предлагали выходить во внутренний дворик.

После того, как я вышел из карантинного блока, мне дали пропуск — и я сразу же вышел в город. Я свободно перемещаюсь, до суток мне можно находиться вне стен этого лагеря.

Примечание: Нелегальный переход границы — нарушение закона в России, Беларуси и Литве. Такой шаг не гарантирует получения убежища.

"НИКОГДА В НАШЕЙ СТРАНЕ МНЕНИЕ ЛЮДЕЙ РЕЗКО НЕ МЕНЯЛОСЬ"

— Чем вы сейчас занимаетесь, как зарабатываете на жизнь?

— Пока зарабатываю случайным трудом. На стройке мы что-то ломаем, выносим строительный мусор, ломаем полы и стены. Ребята, которые занимаются этим профессионально, берут такого рода заказы, а мы у них делаем изрядную долю самой тяжелой работы. Каждый вечер нам дают заработанные деньги, и мы возвращаемся сюда.

Тратить тут особо много не нужно, поэтому я стараюсь их отложить. В будущем у меня, конечно, стоит вопрос о переезде супруги. Она сейчас временно в Грузии, пока я жду получения статуса. Планируется, что мы будем здесь арендовать жилье — и на это нужно заработать. Продолжать работать я все-таки хочу по своей новой профессии. Здесь, конечно, все усложнилось с российскими клиентами. Оборвались банковские связи между странами, очень сложно получать доход на карту. Пока я думаю, продолжаю читать и ожидать изменения статуса — это займет от трех до шести месяцев, иногда больше.

— В связи с вашей ситуацией у вас оборвались все связи. За что вы сейчас переживаете больше всего?

— Что я не могу вернуться в Россию, не могу туда вообще въехать в обозримом будущем. К своим родителям... Это самый значимый минус всей ситуации.

— Были те, кто вас не поддержал?

— Моему папе 81 год, но он еще раньше все понял. Когда я ему объяснил все напрямую, для него уже все было ясно. Он и мама приняли это, только беспокоились. Мой дядя, сидя в России, рассказывал, как в странах Балтии ненавидят русских. Это было забавно, потому что до этого я ему только минуту назад сказал, что я в Литве. После этого я ему рассказал, как на самом деле тут относятся к русским — вот я сейчас нахожусь здесь и могу рассказать точнее. Это не было спором, он улыбнулся, и мы продолжили говорить о чем-то бытовом. Это просто привычка — рассказывать телевизионные штампы как часть реальности, реальной картины миры.

— Если вернуться в Оренбург, были среди ваших знакомых и друзей те, кто так или иначе поддерживают войну в Украине?

— Большая часть, скорее всего, так и относится. Если я начинаю говорить, что совершенно не нужно было вторгаться [в Украину], это за гранью каких-то политических мотивов, то многие люди из разных сфер достаточно буднично возражали, что нам, возможно, здесь не все видно, может быть, это было оправданно. Каждый раз я пытался говорить, что обстрелы городов и убийства мирных граждан — не оправданно, но каждый раз натыкался на стену непонимания.

— У вас есть понимание, почему они так думают?

— Об этом уже говорили большие психологи. Это государство поколениями травмировало народ, а нынешние люди моего возраста выросли от тех, кто был травмирован Советским Союзом. У всех есть желание присоединиться к сильному, то есть быть рядом с тем, кто сильнее и кто увереннее, агрессивнее показывает позицию правого. Будто бы стоять на другой стороне — как-то непопулярно, как будто ты изгой, если споришь с силой.

Я недопонимаю все равно, потому что для меня президент — личность невысокого развития, он очень странный, я не понимаю, как такой человек может стать каким-то героем для людей и моделью для подражания. Мне сложно понимать этих людей. Я вижу позицию тех, кто не приемлет это — и этих людей я хорошо вижу и понимаю. Они с понятным мировоззрением, ясно выражаются, у них есть своя точка зрения, есть смелость.

— Вы сказали, что у этих людей есть желание присоединиться к сильному? А Россия — сильная в данном случае?

— Она делает вид, что она сильная. Она показывает, насколько она безбашенная, что она вообще готова на все, готова легко уничтожать — совершенно без разбора — людей в другой стране, готова легко уничтожать своих граждан, готова размахивать ядерной дубинкой. Странно, конечно, считать это силой — это выглядит немного безумно. Но в СМИ это преподносится немного более сглаженно, все время говорят какие-то высокопарные слова, что в мировом сообществе нас боятся, что мы сильные. Видимо, это как-то работает.

— Чем, на ваш взгляд все это может закончиться для россиян?

— Кажется, никогда в нашей стране мнение людей резко не менялось. Будет ли сейчас что-то — не думаю. Я не представляю, чтобы это поменялось в головах резко по щелчку — чтобы все прозрели.

Как только в Украине начались военные действия, поток желающих покинуть Российскую Федерацию заметно усилился. ФСБ сообщила, что за первый квартал 2022 года из РФ выехало 3,8 млн. граждан.

Подписывайтесь на наш канал в Telegram. Что делать, если у вас заблокирован сайт "Idel.Реалии", читайте здесь.